Духовное завещание декабриста Александра Беляева

«Что касается моих религиозных чувств и убеждений, над которыми он (критик) так остро глумится, то я скажу, что в минувшее время, когда вера в Бога была жива и в образованных, и даже ученых людях, когда ее не стыдились и громко исповедовали, я бы, как христианин, и не выставлял их, считая это за фарисейство; но в наше время, полное равнодушия к вере, а также полного забвения того, что, по слову Спасителя, едино на потребу <…> для верующего христианина предлежит настоятельный, священный долг открыто исповедовать веру, несмотря на то что неверующие или отступники от христианства провозгласят это пошлым, лицемерным, пропитанным постным маслом и ладаном».

Так писал в предисловии ко второй части своих «Воспоминаний о пережитом и перечувствованном» Александр Петрович Беляев — морской офицер, участник известных событий декабря 1825 года, читинский каторжанин, затем успешный предприниматель и просветитель, глубоко православный человек, истинный патриот России.

Моя встреча с Александром Беляевым произошла только потому, что года два назад я внезапно открыла для себя старый, исторический Саратов. Город, по которому бегаю с юности и который все это время странным образом не замечала, то есть просто не видела в упор. Еще несколько лет назад я очень удивилась бы, услышав, что мы живем в городе необыкновенно красивом: «А что в нем красивого? Ну, Троицкий собор, ну, “Утоли моя печали”, а на что еще тут смотреть?».

А сейчас я каждое окошко свободного времени использую для того, чтобы пуститься в путешествие по старому Саратову, пусть недолгое, но всякий раз дарящее открытия. Нашему городу, в сравнении с другими, повезло: от исторического центра осталось не так мало, хотя целостной картины, конечно, давно нет, она разрушена, и безликие многоэтажки давят живую, умную и всякий раз оригинальную старину. Особенно богат Саратов эпохи модерна… Но не буду отвлекаться: дом, познакомивший меня со своим давним-давним гостем, прощенным и восстановленным в правах декабристом Александром Беляевым, относится к более ранней эпохе. Он построен в первой половине XIX века по проекту Александра Брюллова — архитектора и художника, старшего брата автора «Последнего дня Помпеи». Дом стоит на одной из самых оживленных магистралей города — улице Чернышевского, она же до революции Большая Сергиевская. Прохожие, а уж тем паче проезжие не замечают всей оригинальности этого дома, поскольку такой вот, почти сказочный он с изнанки, со двора, это так и называется — дворовой фасад.

Уличный фасад дома тоже очень красив, но иначе: красота строгая и для беглого взгляда неприметная. На стене дома — вытершаяся мемориальная доска советских еще времен: «В этом доме в 1850 году состоялась встреча великого русского революционного демократа Н. Г. Чернышевского с декабристом А. П. Беляевым».

Кто-то может предположить, что студент Чернышевский и бывалый 48-летний Беляев обсуждали здесь, в этом доме, ужасы царизма и планы революционного переворота. Меж тем вряд ли их беседа, если она вообще была (Беляев в своих мемуарах пишет лишь о том, что видел в этом доме молодого, никому еще тогда не известного Николая Чернышевского рядом с его отцом — известным в городе протоиереем), могла иметь такой характер. Ведь дощечка лукава: Александр Беляев, хоть и прошел в свое время через тайное общество и Сенатскую площадь, в советский пантеон на деле совершенно не вписывался, как, впрочем, и большинство «людей 14 декабря». Жизненный путь Беляева был путем раскаяния в заблуждениях молодости. И не просто раскаяния, но обретения иной Истины: «…на пишущем эти “Воспоминания” лежит священный долг искренней исповеди пред Отечеством и историей в тех действиях и заблуждениях, которые причинили столько несчастий, осиротили столько семейств и, может быть, примером своим увлекли и погубили столько молодых людей, заразившихся жалкой игрою в революцию. И, кто знает, быть может, эти “Воспоминания декабриста” отрезвят некоторых из нынешних непрошеных радетелей народа, который они стараются привести сперва в скотообразное, а потом в зверинообразное состояние, лишив его Бога, алтарей, семьи, всего святого и благородного; а потом, возбудив к самоистреблению посредством грабежей, убийств, разврата, тем сделать свое Отечество легкой добычей западных ненавистников наших, их вождей, учителей и повелителей».

Встретились же эти два представителя разных поколений правдоищущей интеллигенции — Александр Беляев и Николай Чернышевский — на званом обеде у губернатора Матвея Кожевникова, снимавшего тогда, в начале 50-х, дом на Большой Сергиевской. Матвей Львович — в прошлом наказный атаман Уральского казачьего войска, человек, по свидетельству современников, умный и честный, притом весьма оригинальный, с казачьими чудачествами, отличался гостеприимством: кто только не наслаждался изысканными винами за его столом! Интересно, что родной брат Кожевникова Андрей Львович также был замешан в декабрьском мятеже и полгода провел в крепости, затем же с ним обошлись мягчайше, отправили служить в сибирский гарнизон, даже не разжаловав.

Что касается братьев Беляевых — Александра и Петра, им пришлось заплатить цену несколько большую… Однако начнем сначала.

Раннее детство братьев Беляевых было, с одной стороны, счастливым, с другой — оно подготовило их к будущим испытаниям, подготовило именно нравственно. Братья происходили из небогатых и отнюдь не избалованных жизнью провинциальных дворян. Их отец Петр Гаврилович 35 лет отслужил в армии, причем начинал свою службу в подростковом возрасте рядовым солдатом в полку, которым командовал его суровый воспитатель, дядя по матери. Такого рода педагогика была тогда принята в дворянской среде. Выйдя в отставку, Петр Гаврилович стал управляющим в обширных имениях графа Алексея Разумовского — они были расположены в Пензенской и Тамбовской губерниях. Это был совсем не легкий труд, надо сказать, и большая ответственность: от управляющего зависело не только благосостояние имений, не только доход от них, но и судьба тысяч крепостных крестьян. По-военному строгий, но притом справедливый и гуманный, Петр Гаврилович сумел поставить дело так, что имения процветали и мужики в них не бедствовали. Как пишет его сын, все приказания отца и в поле, и в доме исполнялись не из страха наказания, а по причине той нравственной силы, которой он обладал.

И Петр Гаврилович, и его супруга, по происхождению шведка, урожденная Верениус, были людьми глубоко религиозными. Шарлотта Андреевна, будучи лютеранкой (она присоединилась к Православной Церкви лишь перед смертью), вырастила семерых детей в Православии, в чувствах, которые, по словам Александра Петровича, «если и не оградили меня от различных увлечений и заблуждений молодости, то, по крайней мере, скоро пробудили от упоения и возвратили на истинный путь, который указывает нам христианская вера». Очевидно, что отец для Александра Петровича навсегда остался идеалом мужчины, так же как мать — идеалом женщины; и эти два примера, эти два светлых образа он пронес через всю жизнь.

Петр Гаврилович покинул этот свет рано, когда его сыну Саше было всего семь лет; но добрые люди, в том числе и Разумовские, не оставили Шарлотту Андреевну с детьми без помощи. Следующая страница жизни братьев — Морской кадетский корпус с его жесткими, часто жестокими порядками, не убивавшими, впрочем, в мальчиках-кадетах ни жизнелюбия, ни самой разнообразной активности. Для Саши и Пети корпус стал и необходимой школой, и огромным искушением: «Нравственного воспитания в корпусе не было; кто был хорошо воспитан дома до одиннадцатилетнего возраста, тот мог пройти все искушения корпусной жизни невредимым; а искушения эти были действительно очень велики. В корпусе, где было свободное поле всевозможным страстям и порокам, во всем блеске могла проявиться сила доброго домашнего воспитания в религии и нравственности».

В целом, надо сказать, Александр Петрович и товарищей своих по корпусу, и большинство воспитателей вспоминал с благодарностью. Это вообще одна из главных его черт и движущая сила его пера: благодарность за все доброе, хорошее, полученное от многих-многих, самых разных людей. Когда читаешь беляевские мемуары, удивляешься: будто нарочно расставлял Творец по его жизненной дороге людей исключительно прекрасных… Но вот как — по-христиански — объясняет это он сам: «…может быть, кто-нибудь заметит, что я в своих воспоминаниях всех хвалю или идеализирую, и что дурных у меня нет, но это, может быть, потому, что дурное и дурные могли указать на меня самого, может быть, гораздо худшего дурных, а так как все мы внутренне имеем свое нехорошее, то зачем описывать дурное? Прекрасное же, возвышенное, изящное, встреченное мною на пути жизни, всегда производило на меня сильное и приятное впечатление и потому оставалось живым в моей памяти».

Благодаря хлопотам добрых покровителей братья Беляевы по окончании корпуса вошли в элиту тогдашнего российского флота, стали офицерами Гвардейского экипажа. И вот — море…

«Сколько поистине красоты в этой безграничной поверхности его, или изрытой яростными волнами, или тихой и гладкой, как бесконечное зеркало, отражающее бесконечное небо, каждое его облачко со всеми переливами цветов и теней! Какая красота в этих грозных волнах. <…> Ночь в океане — это верх красоты, хотя и грозной. Она точно грозна. Одну непроницаемую тьму как будто проникает глаз, и в этой тьме мелькающие фосфорическим блеском белые вершины валов. Один только их рев поражает слух, и никаких других звуков, разве только, изредка, прорежет этот рев и мрак резкий свисток боцмана, передающий команду лейтенанта. Человек сознает вокруг бесчисленные зияющие могилы, и от них отделяет его одна утлая доска! Но тут-то во всей силе является величие Божие, и “глас Его над водами многими”, как говорит Святое Писание; это глас Бога слышится здесь ясно, и тут-то, среди этого страшного величия, человек ощущает ту всемогущую руку, которая “морю положила предел” и которая, держа в своей длани беспредельную вселенную, в благости своей хранит над этой бездной человека…»

Александр Петрович сам себя называл страстным поклонником природы; море, леса, горы, Сибирь, Средняя Россия, Кавказ предстают перед читателем беляевской эпопеи во всей своей тогдашней девственной красе. От этих описаний трудно оторваться, и это всякий раз гимн Создателю.

Увы, бороздить моря, делать географические открытия и защищать честь российского флага в морских сражениях братьям Беляевым не пришлось. Мы подходим к роковому декабрю 1825‑го…

К сожалению, наше восприятие этой стародавней русской драмы качается, как маятник, из крайности в крайность. От идеализации и романтизации — «рыцари без страха и упрека, лучшие люди своего времени» — до гневного осуждения и отрицания чего-либо доброго в их выборе: «Декабристы? Да это же была свора негодяев, лжецов, предателей России!». Воспоминания Беляева важны тем, что помогают найти золотую середину, увидеть в этом историческом явлении и светлое, и темное.

Конечно, декабристы были разными людьми, но, что касается братьев Беляевых и многих иных, ими, безусловно, двигало искреннее возмущение российской действительностью при огромной любви к России и к ее народу во всем его тогдашнем разнообразии. Крепостное право, дававшее одним людям неограниченную власть над другими; жестокие телесные наказания, повсюду принимавшиеся за норму; 25‑летний срок солдатской службы, по сути, отнимавший у человека всю его жизнь; а главное — то, что Россия не была правовым государством, ни один из ее жителей, подданных ее царя, не был защищен законом… Со всем этим молодые дворяне не могли смириться. Александр и Петр Беляевы, которым на момент их ареста было, соответственно, 22 и 19 лет, были уверены, что Бог на их стороне; более того, они сами себе казались едва ли не христианскими мучениками: «Перед тем как выходить батальону (на Сенатскую площадь. — М. Б.), как теперь помню, я бросился на колени перед образом Спасителя, вспомнил свою нежно любимую мать, сестер, которым единственною опорой были мы одни, представил себе последствия этой решимости — и тяжел был мне этот подвиг; тяжела была борьба чувств, но долг, как я разумел его тогда, принести в жертву Отечеству самое счастие матери и семейства — самые священные свои привязанности — наконец победил! Я вспомнил слова Спасителя: “Кто не оставит матери, сестер, имений, ради Меня [1] (я разумел под этим свой долг), тот недостоин Меня”, — вот как искренно могут заблуждаться все фанатики, как религиозные, так и политические…/пребывая/вне ограды Православной Церкви, единой, истинной истолковательницы Божественного Писания и нравственных обязанностей христианина».

Александр Петрович целомудренно сдержан там, где речь идет о его личном страдании, он явно не хочет жалости к себе; но о главной своей боли, о неизбывном чувстве вины перед теми, кто пострадал от этой страшной ошибки, кто был убит при обстреле Сенатской площади картечью, он говорит прямо и откровенно…

Смирение… Мы подчас и задуматься-то по-настоящему боимся о том, что это слово означает, не говоря уж о том, чтобы самих себя к смирению призвать. А от молодого красавца-офицера, потерпевшего катастрофу, разом потерявшего всё, приговоренного к двенадцати годам каторги, именно смирение потребовалось для того, чтобы безропотно и бодро свою участь принять. И это не только о Беляеве, конечно. Можно по-разному относиться к декабристам, но вот это умение смириться, принять перемену в судьбе и научиться жить в совершенно новых условиях, не унывая и не имея ни к кому никаких претензий, действительно добрый пример и урок. «Люди 14 декабря» нимало не напоминали персонажей сатирической сказки Салтыкова-Щедрина «Как один мужик двух генералов прокормил». Оказавшись в Сибири, они очень быстро учились всему: и столярничать, и шить сапоги, и строить избы, и класть печи, и возделывать огороды, и взращивать в парниках небывалые для Сибири овощи. При этом они продолжали играть на музыкальных инструментах, писать философские трактаты, переводить с латыни и древнегреческого. В книге есть трогательный эпизод — скрипка ссыльного декабриста подхватывает песни крестьянской свадьбы.

Каторжанин Беляев считал все пережитое прекрасной школой, весьма его обогатившей и просветившей истинно. В своих мемуарах Александр Петрович пишет, что не променял бы свой читинский острог ни на какое иное, хотя бы и славное, и блестящее, поприще.

Выйдя из острога на поселение, Александр и Петр не только не пожелали сидеть без дела, но, напротив, взялись за дело с размахом, с предпринимательской активностью, с желанием участвовать в развитии полюбившейся им Сибири. Примером для них стали крестьяне-переселенцы, освобожденные от крепостного ярма, увидевшие, наконец, будущее. Трудолюбие, предприимчивость, отвага этих людей, их человеческое достоинство, выражавшееся в чистоте, в опрятности быта, в непринужденной, нехолопской вежливости — все это резко контрастировало с обстановкой в среднерусских помещичьих селах, показывало, каким может и должен быть русский человек.

Как мы видим, раскаявшись в революционных идеях, автор «Воспоминаний о пережитом…» остался решительным сторонником освобождения крестьян и мирного преобразования России. Вот как он пишет об этом во вступлении ко второй части своих воспоминаний: «Если я в своих воспоминаниях свидетельствую о своем отречении от своих прежних революционных стремлений, которым был фантастически предан, то это то отречение от кровавых переворотов <…> это отречение гласно, чтобы все знали, что я последовал единой непреложной Божественной истине, повелевающей сопротивляться злу и неправде пассивно, с пожертвованием собой, а не тысячами братии наших, не уполномочивших нас на это. Но от желания свободных учреждений для моего Отечества, от желания личных и общественных прав ему, свободы слова и мысли в границах закона нравственного и Божественного я никогда и нигде не отрекался».

Братья Беляевы стали сибирскими фермерами (это нерусское слово употребляет сам Александр Петрович), и очень скоро одно только молочное стадо, им принадлежавшее, достигло двухсот голов. Они выписывали новейшие сельскохозяйственные машины, работавшие на конском ходу, культивировали лучшие для того времени сорта гречихи, пшеницы, проса. Они создали школу грамотности для взрослых… Тут-то и пришел царский указ, повелевающий обоим братьям отправиться на Кавказ, в действующую армию, рядовыми солдатами. И они оставили все нажитое без сожаления, с тем мудрым смирением, о котором здесь уже было сказано. Звание рядового русской армии братья восприняли как самое высокое; кроме того, это был шаг к реабилитации, знак доверия к ним, ведь солдату доверяют оружие.

Ехать на Кавказ им пришлось через всю Россию, и именно тогда они впервые оказались на нашей земле, минуя Хвалынск, Вольск и Саратов. Все три города им очень понравились.

«По приезде в Саратов первой заботой нашей было отыскать фабриканта Шехтеля, к жене которого мы имели письмо от нашего юноши Александра Петровича Колесникова, который письмами своими давно познакомил с нами их семейство. Сыскать их было нетрудно; как только мы вошли на Московскую улицу, увидели магазин братьев Шехтель, откуда и проводили нас к ним в дом. В этом доме мы нашли три семейства трех братьев Шехтель, живших вместе…»

Мы тоже можем сегодня выйти на Московскую улицу и увидеть то, что осталось от дома Шехтелей — строения, состоявшего как бы из трех домов разной этажности. В среднем, самом низеньком, был винный магазин, а в советское время — кинотеатр «Искра». Под этим зданием находятся винные погреба. Три братских семейства, живших вместе, — это, вероятно, семьи трех дядей знаменитого архитектора Федора (Франца) Осиповича Шехтеля. Его отец, младший из пяти братьев Шехтель, женился позднее и не в Саратове, а в Санкт-Петербурге, где и родились его дети, четвертый из которых — Франц-Альберт, будущий архитектор; детство Франца, в Православии — Федора, прошло в Саратове… Но мы отвлеклись. Что делать: стоит погрузиться в прошлое — и сразу столько перекличек, столько разбегающихся тропинок перед глазами! Вернемся к братьям Беляевым.

Семь лет на Кавказе, среди непоказного и беззаветного героизма — и, наконец, прощение и возвращение в Россию. Точнее, в Самару — здесь жили сестры Беляевых. В дальнейшем Александр и Петр Петровичи жили, можно сказать, меж Самарой и уже знакомым Саратовом. Здесь, в Саратове, оба женились, жены их были двоюродными сестрами. К сожалению, первая супруга Александра Петровича, дочь саратовского почтмейстера Вукотича Анастасия, умерла при родах, ребенок также не выжил.

Здесь, на Волге, братьям не изменил здоровый предпринимательский дух: «Чтоб не быть праздными, мы с братом стали также скупать пшеницу, чтобы при повышении цены продавать с барышом. Конечно, это было маленькое дело, но все же дело…».

Впереди было дело покрупнее: на Волге (главной торговой дороге России) появились первые пароходы, они радикально изменили ситуацию в торговле, в экономике. Беляевы не могли оставаться в стороне и «устремили все свои мысли на пароходное дело. Мы с братом, когда еще плыли по Волге в Астрахань и на Кавказ, мечтали, как бы устроить на Волге какое-нибудь усовершенствованное судно, могшее заменить неуклюжую первобытную расшиву…».

Пароход «Самара» они начали строить, не имея никакого капитала, — в долг: самарские купцы дали денег, видя в деле прок и почувствовав, видимо, доверие к этим двум господам, чему господа весьма удивились: «…Каким образом люди, знавшие нас какой-нибудь месяц, могли возыметь и оказать такое доверие людям, которых вся заслуга и все счастье состояло в том, что они просидели в тюрьме семь лет, на поселении в Сибири семь лет и на Кавказе семь лет?».

«Самара» была построена, служила долго. Младший из братьев, Петр, был ее капитаном, потом — агентом пароходного товарищества «Кавказ и Меркурий» в Саратове: здесь и умер, погребен на Воскресенском кладбище.

Александр Петрович обратился к профессии своего отца — стал управляющим помещичьих имений. Сначала (еще до его женитьбы) это было имение Кривцовых: «…Увидев незавидное состояние крестьян, я ввел вспомогательную запашку и посев пшеницы, чтобы из их доходов поддерживать обедневшие семьи по каким-либо несчастиям, как-то: падеж лошадей, коров и тому подобных действий. <…> Конечно, в полтора года я не мог и не сумел бы много сделать для наших тружеников, но не знаю, за что, думаю, за одни попытки улучшить их быт я приобрел их любовь, так что много времени спустя я имел утешение узнать, что они вспоминали меня с любовью…».

Затем на протяжении шестнадцати лет Александр Петрович был управляющим в имении Льва Нарышкина, это село Пады нынешнего Балашовского района. И это был еще один экзамен — и на справедливость, и на человечность, и на хозяйскую сметку… Нет, не нужно судить о русских дворянах по Илье Ильичу Обломову.

Александр Беляев прожил долгую жизнь. Он был счастлив во втором браке. Великим торжеством для него стал Манифест об отмене крепостного права. Великой катастрофой — убийство царя-освободителя… И в этой катастрофе он видел свою вину: «Да, я могу сказать, положа руку на сердце, что если б мы, искавшие изменения тогдашнего бесправия и притеснения, знали, что последует из революции, как знаем в настоящее время, если б мы знали, что из нее же возникнут целые полчища нигилистов, анархистов, динамитистов, если б знали, что она породит полное безбожие, разрушение всего, что дорого человечеству неоскотинившемуся, то мы опустили бы руки и с ужасом отступили бы перед добыванием свободы путем революции».

Мемуары Беляева были впервые опубликованы в журнале «Русская старина». И, как свидетельствует предисловие ко второй части (см. начало), сразу вызвали в тогдашнем обществе полемику… Дай Бог нам, сегодняшним, прочитать их как нравственное и духовное завещание на все времена.

[1] Неточная цитата, см.: Мф. 10, 37 и Лк. 14, 33

Журнал «Православие и современность» №42