В лермонтовский год как не сказать о Лермонтове!.. Но чем пристальнее вглядываешься в торопкий карандашик Лермонтова, тем осознаннее затягиваешь паузу. Молчишь пред именем поэта, неловко оправдываясь то «скопкой материала», то осенней простудной хандрой. И все это до тех пор, пока не приходишь к одному вполне закономерному вопросу: а знаешь ли ты вообще хоть что-то о Лермонтове?

Это была одна из самых жизнерадостных поездок в моей жизни. Продутый северным ветром день нетерпеливо развернул свиток дорог перед путешественниками — в путь! И вот уже шероховатые зеркала обочин, взъерошенные низовыми порывами, разлетаются из-под колес ожившими брызгами

Не оставляло ощущение, что высокой награды (Патриаршей литературной премии-2014) были удостоены не только победители, не только номинанты были отмечены за свои писательские успехи и саму жизненную позицию, но и читатели. Это такая премия, которой награждается, по сути, отечественная культура. Мы — говорим. Мы — пишем. Мы — думаем. Вот что, может быть, самое важное

Евгения Смольянинова — человек необыкновенный. Она говорит о людях, как о песнях, и о песнях, как будто бы о людях. О родных, о единственных на всем белом свете. О том взгляде, которого не повторить, не вернуть. И который дороже всего — неважно, на земле, на небе ли. И почти ничего — о себе. 21 мая в Большом зале Саратовской консерватории имени Л.В. Собинова состоялся концерт Евгении Смольяниновой. После концерта наш постоянный автор пообщался с Евгенией Валерьевной

Нечаянно остановился у книжной полки: Николай Болкунов, «...И было утро»… Мне, честно говоря, давно мечталось хотя бы в краткой зарисовке наметить фигуру Николая Васильевича — писателя достойнейшего, глубокого, до последнего слова, до последней запятой честного. И вот я, почему-то очень-очень волнуясь, беру в руки свой спешный очерковый карандашик

…Если даже поверхностно взглянуть на историю Саратова, можно увидеть, как много замечательных людей родилось и выросло здесь. Об одном таком человеке и пойдет сегодня речь в очередной статье нашего постоянного автора

Мы с некоторых пор повинуемся реверсивному движению, и нам вряд ли до конца может быть понятен теперь не только вольготный северянинский пафос, но и странный ориентир из классического романа «Обломов» — боковые аллеи. Мы не видим того, что на обочине и за обочиной, не включаем в свой культурологический, да и просто обиходно-бытовой навигационный реестр многих — самоценных по сути! — подробностей бытия. И как же здорово, все-таки, что обозримая временная разметка дает нам повод, который во сто крат важнее самых объективных причин. Повод остановиться и увидеть то, чего не видели раньше, то есть открыть для себя окружающий мир заново. Когда же еще, как не на Пасху?

В многосерийном фильме «Хлеб — имя существительное», снятом в восьмидесятых по мотивам прозы нашего писателя-земляка Михаила Алексеева замечательным режиссером Григорием Никулиным, сцена собрания сельчан разворачивается в так называемом Нардоме, расположенном в стенах еще недавно действовавшего храма. Больнее всего — хорошо помню зрительское ощущение двадцатипятилетней давности — было видеть панораму церковных стен, точно бы у тебя на глазах приходящих в упадок. Образ церкви на фоне серенького зимнего неба — молчаливой, как будто бы ушедшей в себя

И все-таки удивительно: сквозь морозное ли узорочье на окошке посмотреть, или сквозь замутненный стеклянный негатив времени, или поднести к глазам воображаемого ангелочка, или отыскать в старой коробке с елочными игрушками осколок раритетного шара с надписью, сделанной от руки, — каким же родным, каким же близким к детским годам твоим он окажется, дух рождественского праздника