12 февраля православные верующие Саратова простились с протоиереем Всеволодом Кулешовым. Ушел из жизни старейший священник Саратовской митрополии, выпускник первого после сталинского «потепления» набора Саратовской духовной семинарии. На его более чем 60-летнем пути пастыря мест служения было немало. Многим он запомнился как клирик храма во имя святого преподобного Серафима Саровского, в котором батюшка завершил свой земной путь. Накануне сорокового дня с даты кончины мы публикуем воспоминания об отце Всеволоде хорошо знавших его людей.
Протоиерей Димитрий Усольцев, настоятель храма во имя преподобного Серафима Саровского г. Саратова:
— Я вырос в священнической семье и многих из старшего поколения духовенства, в том числе и отца Всеволода, помню еще с тех лет, когда был маленьким мальчиком. Он был светлым человеком, и это делало общение с ним очень простым. Отец Всеволод всегда по-доброму относился к людям.
Последние четыре года мы виделись практически каждое воскресенье — он приезжал в воскресные и праздничные дни исповедовать. Каждый раз говорил, что, может быть, через неделю уже не получится, но всякий раз, кроме нескольких последних месяцев жизни, Господь давал ему силы приехать. Как-то я, видя, что он очень устает, предложил ему не исповедовать, а просто посидеть — и увидел, как его это огорчило. Для него было важно именно общение с людьми, важно было говорить им о Христе. В меру своих сил он даже иногда пытался произносить проповеди, хотя физически ему это уже тяжело давалось.
В преклонные годы он сохранял ясность мышления, прекрасно помнил Священное Писание, и вся его речь была проникнута духом Евангелия, даже если это была не проповедь, а обычный разговор. Большую часть жизни он прослужил в условиях, когда духовных книг было очень мало, — и находясь рядом с ним, я чувствовал, насколько важно глубоко, с благоговением прочитать главную книгу в своей жизни — Библию — и проникнуться ею. Отец Всеволод очень почитал библейского пророка Даниила. Такая у него была любовь к этому святому, что он в советские годы предпринял дальнее путешествие в Самарканд, где находится мавзолей, в котором предположительно этот пророк погребен. Там он воспользовался своим талантом художника и эту гробницу зарисовал. У меня хранится этот рисунок, он мне его подарил на память.
Его внутреннее состояние оказывало на людей удивительное действие: он приходил, улыбался — и тебе хотелось тоже улыбаться. Даже когда по немощи уже не мог ездить в храм, не унывал — по памяти рисовал наш храм и вспоминал таким образом то, что ему было дорого. И когда идет речь о том, чему нынешнее духовенство могло бы поучиться у пастырей, начинавших свое служение в советские годы, обычно все говорят о стойкости, о готовности к суровым условиям, а я бы прежде всего сказал: любви ко всем приходящим людям. Любви и умению радоваться простым вещам.
Валерий Теплов, краевед:
— С 1991 года, когда по благословению архиепископа Пимена (Хмелевского) было возобновлено издание журнала «Саратовские епархиальные ведомости», заштатный тогда протоиерей Всеволод Кулешов принимал в нем самое активное участие: писал небольшие статьи на темы, связанные с историей Церкви, миссионерства, изобразительного искусства, иллюстрировал публикации своими рисунками. Он был открыт всему новому, что было на благо Церкви, ценил евангельскую простоту и в общении был по-настоящему прост и доброжелателен.
Когда в 1992 году вновь открылась Саратовская духовная семинария, отец Всеволод как единственный в Саратове пастырь из первого послевоенного выпуска семинарии делился с новыми воспитанниками воспоминаниями о годах учебы. Рассказывал, как сидел за одной партой с будущим митрополитом Иоанном (Снычевым), как на его выпускных экзаменах присутствовали управлявший тогда Саратовской епархией архиепископ Филипп (Ставицкий) и, в качестве гостя, епископ Борис (Вик).
С начала февраля 1993 года отец Всеволод стал заниматься восстановлением единственного сохранившегося храмового здания Спасо-Преображенского монастыря — храма во имя святого мученика Димитрия Солунского. Он сам делал эскиз первого иконостаса. Храм, подготовленный его трудами, был освящен 1 сентября 1994 года епископом Нектарием (Коробовым), а отец Всеволод стал его первым настоятелем.
В последние годы я иногда навещал его, и эти встречи всегда были полны радости общения. Отец Всеволод рассказывал мне о людях давно ушедшей эпохи, с которыми он был лично знаком, причем ум его был остр и память его была крепка до последних дней. Например, он точно помнил, в каком костюме был протоиерей Николай Чуков, встретившийся ему когда-то во время прогулки у «Липок».
Не так давно через меня в фонд Музея истории Саратовской митрополии отцом Всеволодом был передан крест, обретенный им на Куликовом поле в период служения в Тульской епархии. Он любил все, что связано с духовной историей нашего Отечества. В свое время отца Всеволода крестил соборный протоиерей Михаил Лобачев, и батюшка очень радовался, когда я сообщил, что могилу отца Михаила удалось найти на Воскресенском кладбище. Отец Всеволод был человеком Церкви Христовой в юные годы и остался им и на смертном одре. Вечная ему память!
Ольга Воскресенская, прихожанка Введенского храма г. Саратова:
— У не дожившего несколько дней до своей 91‑й годовщины отца Всеволода лишь за три месяца до кончины не осталось сил к окормлению паствы. Седой, худенький, согбенный, он, опираясь на ходунки, приходил в храм, занимал во время богослужения привычное место и сидя исповедовал прихожан. Попасть к «старенькому батюшке» стремились многие, желая открыть порой такие тайны души, о которых предпочитали молчать даже наедине с собой. Об этом вспоминали люди в автобусе, в день похорон отца Всеволода возвращаясь с кладбища.
Седой мужчина рассказывал, словно удивляясь своим же словам: «Я к отцу Всеволоду на исповедь случайно попал. Сидит на табуреточке старенький священник, народ к нему стоит, ну и я встал — надо же перед причащением покаяться. А я много лет не мог никому один грех открыть — стыдно очень было. Смирился давно, что так и умру с ним. И вдруг как будто что-то лопнуло внутри. Рассказал все, голову ему на колени положил, плачу взахлеб. А он по голове меня гладит и говорит ласково так: “Поплачь, поплачь, грешник ты мой. Поплачь, я помолюсь”». Как будто отец родной, а мне самому скоро 80 лет».
Женщина, утирая слезы, поделилась: «Я в Саратове жила, у отца Всеволода исповедовалась. Потом в район уехала, к матери. В церковь и в поселке ходила, причащалась. Потом однажды такое натворила — вспоминать не хочется. Чувствую, что не смогу об этом приходскому священнику рассказать, хоть режьте. В Саратов поехала, к батюшке Всеволоду. Ему все можно было открыть».
Я тоже открывала отцу Всеволоду все, тоже рыдала от осознания собственной «плохости». Но батюшку при этом странным образом будто бы не брала в расчет. Перед Богом рвалось из сердца: «Тебе Единому согреших…». Как получалось у этого священника становиться «невидимым»? Что происходило необыкновенного, отчего после этих исповедей приходило глубинное понимание того, что примирение с Богом — не только богословское понятие? Ничего необыкновенного. Просто любовь.
Мне посчастливилось общаться с отцом Всеволодом немного теснее, чем это обычно бывает между прихожанином и пастырем при духовном окормлении. Сблизило нас общее почитание преподобного Алипия Печерского, иконописца. Как-то ко дню рождения батюшки прихожане решили собрать средства на новую рясу для него (старая была уже ветхая). Купили отрез черного габардина, испекли пирог. Пирог открытый — бортики из теста и много абрикосового повидла. Берет отец Всеволод пакет с тканью, выпечку, благодарит, краснея. И тут еще подарок — небольшая рукописная икона преподобного Алипия. Батюшка пирог в пакет повидлом вниз, пакет с дарами — на пол, икону быстрей взял. Прижал к сердцу, рукой гладит, шепчет: «Алипий».
Были встречи, неторопливые чаепития на крошечной кухоньке его хрущевской «двушки». Вспомню немногое из тех посиделок. Отец Всеволод говорил:
«Родитель мой прокурором был. Строгий, коммунист убежденный, нас, детей, крестить не разрешал. А мне хотелось. Как-то летом с друзьями на Волгу пошли. Накупались, греемся на песке. Смотрю, со стороны Энгельса фигура в полнеба — мужчина в одежде странной, длинной. Бородка короткая, седая, на голове шапка круглая. Думаю, плакат, что ли, самолетами растянули… Толкаю друзей — что такое на небе? Никто ничего не видит. Вот после этого пошел я и окрестился втайне от отца. Потом, когда икону святителя Николая увидел, признал я его. Он над Волгой тогда стоял».
«Троицкий храм во время войны открыли. Туда ходил, лет пятнадцать мне было. Грязь внутри, копоть. Отмывали, отчищали, верующие иконы принесли. Кто — большие, старинные, кто — бумажные. Однажды стою на службе, справа от входа. Вдруг слева идет от солеи, как на выход вроде, человек. Одежда на нем арестантская: полосатая роба, на груди номер. Остановился возле меня, в глаза посмотрел молча и вышел в дверь. Стою, думаю: “Если его из тюрьмы отпустили в церковь сходить, почему без конвоя?”. Стал у людей рядом допытываться. Они не понимают, о чем говорю. Никакого арестанта не было, говорят. А лет через сорок благословили меня историей Спасо-Преображенского мужского монастыря заниматься. И среди документов попалось фото настоятеля, игумена Николая. Смотрю и мороз по коже: тот самый человек, в робе арестантской, и номер слева. Удивительный человек был. Игумен, а братии сапоги своими руками шил».
«Ты, когда в автобусе едешь или куда идешь, правило в уме твори, — говорил он мне. — Какие молитвы наизусть помнишь, те и твори».
А еще сокрушался: «Как меня матушка моя (супруга Ольга Алексеевна. — Ред.) терпела? Ты погляди только: кресло облезлое, диван старый. Прожил всю жизнь дурак дураком — ничего не нажил, кроме грехов».
Что после батюшки осталось? Холмик на старом кладбище с деревянным крестом. Голубенькая под ним табличка. Но память о нем — в наших сердцах. И тепло его обыкновенной любви.
Газета «Православная вера» № 04 (624)