Еще в начале января, собирая рождественский подарок для своей 11-летней крестницы, я взяла с «детской» полки православного книжного магазина тонкую, как тетрадка, книжку «Прощеный день». Имя автора — священник Сергий Соколов — ничего мне не говорило; мое внимание привлекли яркие и действительно очень хорошие иллюстрации художника Анатолия Подивилова. Прежде, чем дарить, я решила прочитать книжку сама — и сразу была совершенно ею захвачена. Прекрасная, живая, живописная русская проза.

«Кряхтя и шепча молитву, дедушка топчется по комнате, тяжело передвигая ноги в валяных сапогах, роется в углу, где навешано платье, лазит в карманы, говоря иногда вслух: "Нет, не то, не то", — потом идет умываться: он громко отфыркивается, плещет водой, шлепая по лицу, кашляет.

— Ну, ты, мать, прости меня… Мы с тобой много лишнего наболтали и нагрешили, а мне служить… — говорит он, утираясь полотенцем и тщательно протирая между пальцами.

— Бог тебя простит, — кротко говорит бабушка, — ты меня прости. <…>

Дедушка зажигает лампадку и приготовляется читать правило. В зале в переднем углу у нас — большая икона Спасителя на полотне. Пред Спасителем стоит на столе чаша с вином, в левой руке Он держит хлеб, а правую поднял для благословения. Глаза Спасителя устремлены к небу. Я люблю глядеть на эту икону, когда по вечерам, под праздники, она освещена лампадой. Сидишь себе на диване в темном углу, и никто тебя не видит и не слышит. Один Спаситель все видит и все слышит, и приятно это, что Он все видит и все слышит».

Один из самых чудесных и пронзительных дней церковного года — Прощеное воскресенье, канун начала Великого поста — мы видим глазами мальчика, который подрастает в семье дедушки — сельского священника. Простой с виду дедушка — труженик и мудрец, человек с истинно христианским любящим сердцем:

«В конце обедни дедушка произносит проповедь <…> Он рассказывает про двух монахов, которые были в ссоре; один не хотел мириться, когда другой пришел за этим. Но вот этот другой, по совету старца, себя в душе осудил, а своего врага оправдал, и с этими мыслями пошел мириться.

— И не успел он, — говорит дедушка дрогнувшим голосом, обведя всех пристальным взглядом, — и не успел он постучать в дверь кельи, как тот отворил ее и упал на колена навстречу брату: прости меня, милый брат мой!..

Дедушка совсем плачет, снимает очки, утирается и громко кашляет. Петр Михайлов кулаком смахивает набежавшую слезу, Иван Алексеев утирается полой шубы, бабы плачут и еле достают до глаз кончиками платков, которыми повязаны их головы. Даже мальчишки присмирели. На клиросе разрозненными, неуверенными голосами допевают последнее "Буди имя Господне…". Дедушка уходит в алтарь, унося с собою книгу, платок, очки».

Но это в храме, а вот тот же дедушка в домашнем своем хозяйстве:

«Завидевши дедушку, коровы начинают радостно мычать.

— А-а, дурашки, почуяли сено, — ласково говорит дедушка, направляясь в ригу через задние ворота. Ворота скрипят тяжко и жалобно. Рига находится в конце сада. В саду высокие сугробы снега. Тропинка, засоренная соломой и сеном, вьется среди оголенных вишен, до половины ушедших в снежные сугробы. В риге так же уютно, пахнет сеном, хлебом и холодом. Вверху в темноте воркуют голуби, а летом через открытые ворота с радостным писком снуют ласточки: под крышей по всем жердям много слеплено их гнезд. Тихо и мирно.

Дедушка граблями достает пахучее сено и набивает им огромную кормовую корзину, кряхтя, взваливает ее на спину, крепко держась обеими руками за веревку, которая глубоко врезалась ему в плечо. Сгибаясь под тяжестью своей ноши, дедушка возвращается по саду. Корзина цепляется за голые ветви деревьев; ветви скользят и трещат, захватывая клочья сена; сено сначала остается на качающихся ветвях, потом тихо падает на снег. Коровы опять радостно мычат, встречая дедушку.

— Погодите, погодите, милые, — говорит он…»

Я прошу прощения за длинные цитаты. На самом деле, мне хочется, чтоб вы читали не мой текст, а эту повесть; чтобы вы вместе с мальчиком-пономарем прожили этот день, огромный, как все дни в детстве. Чтобы вы (или мы) проснулись затемно в натопленном деревенском доме, услышали добродушную перебранку бабушки с кухаркой Марьей, вслед за дедушкой спешили по морозцу к ранней обедне, с любопытством всматривались в людей, которыми так быстро полнится Церковь, слушали скорбные песни о падении и изгнании Адама. А потом бежали кататься на санках с крутого берега Оки, а потом, наконец, вместе со всем семейством уплетали поджаристые бабушкины блины, втайне вздыхая: пост впереди, ничего вкусного не будет до Пасхи, а Пасха еще так далеко!

Никаких особых событий в повести не происходит, никакие там приключения или испытания юного героя не ждут, вообще, ничего надуманно-сюжетного нет — просто жизнь. Жизнь, согретая той радостью, которая доступна только людям с чистыми, не развращенными и не иссушенными унынием сердцами.

«— Тебе смех, — обидчиво говорит бабушка, — а как блины будут плохи, небось, брови надвинешь.

— Это чтобы ты не зазнавалась. Вашей сестре только дай поблажку! У нас в семинарии ректор Арсений говаривал: "Жену люби, а все-таки давай ей знать, что ты больше ея". Вот как!

— "Больше ея", — передразнивает бабушка, — ты, видно, только это и упомнил из семинарии, — начинает она сама подзадоривать.

— "Не создан бысть муж жены ради, но жена мужа ради", — наставительным тоном говорит дедушка.

— Эх, только бы нынче не Прощеный день, а то проучила бы я тебя с твоим Арсением, оставила бы без блинов… Вот тогда и разбирай, кто больше, кто меньше».

Повесть «Прощеный день» рождает чувство, которое я назвала бы родниковым — это чувство прикосновения к чистому источнику. Конечно, оно мне знакомо: Бунин и Шмелев, Никифоров-Волгин и Сергей Дурылин, Борис Шергин и Юрий Коваль с его «Чистым Дором»… И много-много настоящих, смиренных, прозрачных русских стихов.

Желание узнать хотя бы что-то об авторе «Прощеного дня» закономерно повело меня в Интернет, и тут меня ждал сюрприз: на портале pravoslavie.ru я обнаружила полный вариант повести. Приобретенная мною для крестницы книга, изданная сестричеством во имя святителя Игнатия Ставропольского при Духосошественском храме на Лазаревском кладбище Москвы, содержит значительно сокращенный текст. Прочитать «Прощеный день» полностью можно вот по этой ссылке.

Эта публикация предваряется краткой аннотацией известного писателя, лауреата Патриаршей премии Владимира Крупина: оказывается, полный текст был опубликован в начале 90х в журнале «Москва», редактором которого был в то время Владимир Николаевич. Из его пояснения следует, что повесть «Прощеный день» была впервые издана в Харькове в 1910 году. А в редакцию «Москвы» эту дореволюционную книжку принесла некая «скромная женщина в платке». Главный редактор, прочитав повесть, был совершенно ею восхищен и принял решение о публикации.

Но что нам известно об авторе повести, священнике Сергии Соколове? Как сложилась его судьба? Есть ли у него — блестящего прозаика! — еще книги? Никаких биографических сведений не было — ни в детском «лазаревском» издании, ни на pravoslavie.ru. Я листала Интернет-сайты, но они выдавали лишь многочисленные предложения о покупке детского издания «Прощеного дня». Распространенность имени и фамилии — Сергей Соколов — усложняла поиск. Неужели автор навсегда останется для меня неизвестным — так же, как его собрат, написавший примерно в то же время чудную книгу-дневник «Каждый день — подарок Божий»?

Я обратилась за помощью к друзьям в «Фейсбуке» — вдруг кто-то что-то знает? И как раз на Сретение произошло чудо: от послушника одного из наших известных монастырей я получила маленький снимок, фрагмент страницы «Рязанских епархиальных ведомостей» за 1911 год. Неофициальный раздел епархиального вестника сообщал об издании книги, написанной священником Сергием Соколовым, законоучителем Первой мужской гимназии, и приглашал выписывать эту книгу непосредственно у автора по 30 копеек за экземпляр.

Итак, Рязань, законоучитель…Дальше на помощь пришла база данных ПСТГУ и затем — сайт Казанского Явленского женского монастыря в Рязани: в церкви этого монастыря протоиерей Сергий Соколов одно время служил. Затем мне еще раз помог упомянутый уже здесь Михаил... И вот наконец — настоящее чудо и праздник в моей жизни, близкое (уже можно так сказать) знакомство с протоиереем Сергием Соколовым — проповедником, духовным писателем, педагогом, человеком, который очень много значил для тогдашней Рязани и рязанской паствы.

Он родился в 1866 году в Скопинском уезде Рязанской губернии, в священнической семье. Ему был всего год, когда его отец, священник Алексий Соколов, умер; овдовевшая мама будущего протоиерея вместе с детьми вернулась, по всей видимости, в дом своих родителей: протоиерея Иоанна Добротворцева и его супруги. К отцу Иоанну — да, тому самому дедушке из «Прощеного дня» — мы вернемся чуть позже. А сейчас сообщим, что Сергей Алексеевич Соколов окончил Рязанское духовное училище, Рязанскую семинарию и Московскую Духовную Академию. С 1899 года (то есть с момента иерейской хиротонии) по 1917 год отец Сергий служил законоучителем Первой Рязанской мужской гимназии, а также — с 1912 по тот же революционный год — Мариинской женской гимназии в Рязани. Он пользовался большим духовным и нравственным авторитетом, был членом епархиального совета, благочинным. С 1918 года отец Сергий служил в Успенском соборе, с 1919-го — в упомянутом уже здесь Казанском монастыре. Когда монастырь закрыли, перешел в храм Воскресения Христова («Воскресенье Сгонное», так называли эту церковь в Рязани). Мужественно противостоял обновленцам, вел с ними диспуты; пережил три ареста, Бутырскую тюрьму и ссылку этапом в Нарымский край (1926). В вину ему вменялось, в частности, «создание библиотеки с подбором контрреволюционной литературы». Вернувшись из ссылки в 1928 году, отец Сергий снова стал служить в Воскресенской церкви. Дальше сведения о его судьбе противоречивы: из одних источников следует, что он перестал служить у Воскресенья Сгонного в 1930 году (получается, что последние десять лет своей жизни не служил), по другим — служение отца Сергия окончилось в 1935-м, когда Воскресенская церковь была передана обновленцам. Сообщается (без ссылки на подтверждающие документы) что после этой передачи протоиерей Сергий Соколов был вновь арестован и сослан. Все источники сходятся на дате смерти — октябрь 1940 года; но вот место смерти нигде не обозначено.

У отца Сергия было шесть детей: дочери Мария, Анна, Вера, Елизавета, Надежда и сын Николай. В начале 90-х Надежда Сергеевна — скорее всего, младшая из дочерей — обратилась в прокуратуру Рязанской области с просьбой о реабилитации отца, осужденного в 1925 году, и в 1992 году такое решение было прокуратурой принято.

Привожу фрагмент из речи отца Сергия на выпускном акте Рязанской гимназии (1910) — по-моему, эта речь очень ярко характеризует его личность:

 «Дорогие юноши! Что смысл жизни в любви — такую истину, такую правду жизни люди не сами нашли. Ее принес на землю Спаситель мира, Иисус Христос, который сказал про Себя: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14, 6). В Нем и ищите истины и правды жизни. Если же в своих юношеских порывах будете искать правды жизни без Христа и вне Христа, то заплутаетесь во тьме человеческих заблуждений. Порой заблестят пред вами болотные огни этих заблуждений, и вы пойдете за ними. Но они обманут вас, заведут в болото и тину, и вы там погибнете. Так погибает множество молодых людей в наше время, кончающих жизнь самоубийством.

Но не думайте, что Христову правду можно отыскать только через книги, путем рассуждений и умственных изысканий — хотя Господь приводил к истине людей и этим путем. Есть другой путь — более легкий и более верный. Не отрывайтесь от верующей народной массы, и вы найдете путь к правде жизни: не думайте, что она темна и суеверна, а вы выше ее. Если оторветесь, то засохнете духовно, как ветвь, оторванная от дерева: ее нужно только бросить в огонь (см.: Ин. 15, 6). Будьте в общении с народным церковным телом, идите туда, где верующая народная масса живет и дышит,— в Божий храм; слейтесь душой и сердцем с нею, и вы не умом, а сердцем почувствуете, что такое правда жизни. Дайте волю вашему сердцу, и оно, вместе со всеми, воскликнет: „Отче наш, Иже еси на Небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на Небеси и на земли! Аминь».

Более ранний пример: речь отца Сергия на освящении гимназического домового Никольского храма (1904 год). Это полемика с теми, кто в те годы обвинял Церковь: дескать, она тратит деньги на убранство храмов вместо того, чтобы строить больницы, например, или способствовать прогрессу естественных наук. Законоучитель напоминает своим оппонентам о том, что именно так рассуждали некоторые из Христовых учеников, когда женщина из Вифании возлила Ему на голову драгоценное миро: К чему такая трата? Ибо можно было продать это миро за большую цену и дать нищим. Но Спаситель остановил «критиков»: Что смущаете женщину? Она доброе дело сделала для Меня (Мф. 26, 8-10).

«У человека есть душа,— говорил отец Сергий далее,— которую врачевать труднее, но и нужнее, чем тело. Но где врачуется душа? В Божием храме. Здесь открываются человеческие совести, здесь проливаются слезы раскаяния и умиления, здесь совершаются духовные переломы…». Что же касается науки: «Жизнь держится не на том, чтобы только знать, что такое гром и молния, что скрывается в недрах земли… а — на том, чтобы знать, что каждый человек мне брат».

Среди работ священника (с 1915 года — протоиерея) Сергия Соколова, размещенных на сайте «Духовенство Русской Православной Церкви в ХХ веке», есть одна особенно для нас интересная. Это — некролог, написанный им на смерть его деда, сельского священника Иоанна Добротворцева (1809-1895). Напомню, что именно дедушка вырастил их с братом Николаем (+1910), оставшихся без отца; именно он стал для будущего отца Сергия и надежной защитой, и первым духовным наставником, и неиссякаемым источником той любви, которая — позволю себе предположить — питала отца Сергия всю жизнь и не давала сломаться в самые тяжелые годы. В тексте некролога несомненно узнаваем дедушка мальчика Сережи из «Прощеного дня»:

«Отец Иоанн имел незлобивое и кроткое сердце. Зная его характер и всматриваясь в его жизнь, невозможно было представить, чтобы этот человек мог иметь на кого-либо какое-нибудь зло или питать к кому-нибудь враждебное чувство: так это не шло к его всегдашнему мирному настроению. А если когда и выходило у него с кем-нибудь недоразумение или неудовольствие, то он первый спешил просить прощения, никогда не давая себе труда разбирать, был ли этот другой старший или младший его (по отношению к нему.— М.Б.), был ли он равный ему или подчиненный его. Он и другим любил напоминать слова Священного Писания: солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф. 4, 26), сам, таким образом, будучи первым и неуклонным исполнителем этого нравственного правила.

В смиренной и незлобивой душе отца Иоанна жила вера в Бога пламенная и крепкая. Привязанность его к небесному была какая-то особенно живая, незатемненная никакими человеческими умствованиями. Когда ему приходилось говорить о Боге, о спасении, о будущей жизни, то он говорил именно то, в чем, чувствовалось, и есть вся сила...»

Прочитав епархиальный некролог, вернемся в позапрошлый век, в канун Святой Четыредесятницы, в великий Прощеный день, в сельскую церковь на Оке:

«Вечерня кончилась. Дедушка в епитрахили прикладывается к иконам, за ним прикладываются дьякон и дьячки. В церкви воцаряется молчание. «Простите, православные, в чем я согрешил пред вами словом, делом, помышлением!..» В ответ раздается по церкви неясный гул. Дедушка кланяется на все стороны, низко склоняя свою седую голову. К нему подходят дьякон и дьячки. Все кланяются дедушке в ноги, путаясь в длинных одеждах и тулупах, принимают благословение, целуются, потом прощаются друг с другом. Потянулся и народ. «Пока-ая-а-ния…» — дрожащим старческим голосом запевает дедушка. «…О-отверзи-и ми-и две-ери»,— подхватывают в унисон дьякон и дьячки, вытянувшиеся в ряд по солее. Строгие, важные покаянные напевы разносятся по церкви. Они то вдруг обрываются на полуслове, потому что поющие целуются с подходящими прощаться, то нить напева кто-нибудь вдруг подхватывает один: «…Хра-а-м нося-яй те-е-ле-е-е-есный…» Но и он внезапно замолкает, говоря кому-то: «И ты, Лукьяныч, прости меня Христа ради…» Но вот все подхватывают дружно и громко: «…ве-е-е-есь о-оскверне-ен!..» Хочется плакать и каяться… По всей церкви раздаются поцелуи, возгласы: «Прости Христа ради!» — «Бог простит, ты меня прости». Кое-кто утирает слезы. Там обнимаются, кладя друг другу на плечи правые руки, здесь кланяются в ноги. А от алтаря разносится пение, которое все покрывает: «Но, надеяся на милость благоутробия Твоего, яко Давид вопию Ти: помилуй мя, Боже, по велицей Твоей милости».

В заключение моего рассказа – большая просьба: мне необходимо найти прямых потомков протоиерея Сергия Соколова. Может быть, кто-то из них прочитает этот текст и откликнется; может быть, откликнется кто-то, знающий что-то о них. Мой адрес – mbirukova@list.ru.

Газета «Православная вера» № 04 (624)