Совсем недалеко уже этот день, один из самых пронзительных, скорбных и светлых дней церковного года: мы вспомним Адамово изгнание и перед трудным восхождением к Пасхе — Великим постом — попросим друг у друга прощения. Но разве только в этот день призваны мы прощать — оставлять долги — и вовремя просить прощения у тех, с кем у нас вышло что-­то неладное?.. Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что­-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой (Мф. 5, 23–24). И перед причащением Святых Таин мы читаем молитву: «Божественную же пия Кровь ко общению, первее примирися тя опечалившим…». Обратите внимание: не с тем примирись, кого опечалил ты, а с тем, кто тебя чем-­то ранил, обидел, может быть, оскорбил. Ищи мира первым, не жди, когда обидчик извиняться придет…

О прощении как духовной необходимости, как норме жизни каждого христианина мы беседуем с протоиереем Вадимом Коняевым, клириком храма преподобного Серафима Саровского г. Саратова, руководителем отдела тюремного душепопечения Саратовской епархии. Кроме обычных прихожан, у отца Вадима есть еще и специфические, очень трудные, а уж на прощение-­то, думается, и вовсе тугие — те, кто за колючей проволокой.

— Отец Вадим, получается, что коль скоро мы христиане и регулярно причащаемся, то вся наша жизнь должна быть одним большим прощеным днем: нам необходимо все время задавать себе вопрос, со всеми ли мы примирились, не засело ли в нас что­-то больное, непрощеное, неотпущенное ближнему…

— Да, конечно, так и есть.

— Но ведь это же непросто. Вам самому легко примириться со всеми, кто, при тех или иных обстоятельствах, Вас, скажем так, травмировал?

— В свое время это, может быть, и было для меня проблемой, но сейчас все иначе. Сейчас я стараюсь сразу отпускать эти нехорошие чувства, которые у меня, может быть, возникают, не сохранять, не культивировать их в своей душе. И, по­-моему, мне это удается. Может быть, повзрослел. Может быть, понял, что держать в душе обиду и жить с нею — это путь в никуда. Это путь от Бога. Не к Нему, а именно от Него, так получается.

Поэтому я говорю людям, которые у меня исповедуются: непростившему жить тяжело, трудно, больно, но если ты смиришь гордыню и найдешь в себе силы простить, ты сделаешь шаг ко Христу. И тебе сразу станет легче: Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11, 28–30).

Да, мы все уязвимы. И я о себе тоже не стану говорить какие-­то громкие фразы: дескать, говорите мне, что хотите, вы все равно меня не заденете. Задевают порой, и еще как задевают. И хотя я сам уже проще к этому отношусь, я понимаю, насколько трудно иному человеку дается прощение. Мы ведь очень разные люди, у нас разный уровень душевного и духовного здоровья, у каждого из нас свой темперамент, характер, воспитание, и возраст здесь тоже играет свою роль: в молодости человек горяч и безапелляционен… Но к прощению призван каждый, потому что непрощеная обида изъедает человека изнутри, она лишает его сил.

 — А если прихожанин Вам говорит: батюшка, я согласен, я и сам хотел бы простить, отпустить, но вот не получается, не гаснет никак этот уголек в душе?.. Что этому человеку поможет?

— У нас много чего не получается: мы слабые, несовершенные создания, но у нас есть Господь; и Он помогает нам прощать, если мы стремимся к христианскому идеалу. Церковь дает человеку надежду: человек исповедуется, причащается, он очищается от «всякия скверны» и преображается внутренне — и чувствует это, хотя порой не находит для этого слов. И даже со стороны видно, что человек стал другим, что он нашел наконец то, что искал давно. И оказывается, что о своей обиде мы уже не вспоминаем, что эта душевная рана зажила: Сам Господь сделал так, что мы простили. И теперь мы можем с чистой душой, с чистой совестью, в мире с людьми и Богом принимать великий дар — приступать к Чаше Христовой. Прощение начинается с нашего собственного выбора и совершается — Самим Богом, действующим в нас, Его благодатью.

— Это все о том, как простить, а вот как попросить прощения, это ведь тоже непросто иногда — особенно если виноваты в конфликте не мы или, по крайней мере, не только мы. Приходилось ли Вам подниматься выше справедливости — просить прощения, не будучи виноватым?

— Да было, наверное… Мне не очень запоминаются такие эпизоды, может быть, потому, что для меня — в силу возраста, опыта — давно уже это не проблема: я не стесняюсь просить прощения. Если мне предъявляют какие­-то претензии — я не буду разбираться, кто из нас прав, а кто неправ, мне проще отпустить это, попросить прощения у моего ближнего.

— Как бы Вы посоветовали нам действовать в Прощеное воскресенье — просить прощения у всех или только у тех, перед кем мы чувствуем себя виноватыми? Вдумываться, стараться вспомнить, чем мог этого человека задеть, или просто говорить «прости»?

— Просить прощения нужно у всех. Мы встречаем этот день в храме, в нашей большой церковной семье, и все просим друг у друга прощения: и правящий архиерей, и клир, и прихожане… И это неслучайно — никто из нас не может быть уверен в том, что ничем не задел того или иного человека. Я не могу быть уверенным, что не обидел бабушку­-прихожанку, хотя сам того совершенно не заметил, у меня голова была чем­-то другим занята, а бабушка запомнила и обиделась. Поэтому я подойду и скажу: прости меня, и она с радостью простит, они ведь в храм приходят за любовью, эти бабушки. И за радостью. И мы должны дать им эту любовь, сделать так, чтобы они радовались присутствующему здесь Христу.

 — Но та Ваша паства, которая за проволокой — она ведь совсем на этих бабушек не похожа. Легко ли говорить о прощении с людьми ожесточенными, с людьми, совершившими преступления, живущими в жестком, жестоком, непрощающем мире? Уголовная, тюремная среда — она ведь вообще не прощает, не отпускает никому и ничего.

— Говорить с ними о прощении действительно нелегко. Они тяжелые люди, они живут в изоляции, в среде сконцентрированного зла. Но они все равно люди, и каждый из них — носитель образа Божия, хотя и поврежден этот образ грехом. И каждый раз, когда я туда приезжаю, они идут на исповедь — много их идет — со своими болячками, проблемами, душевными ранами. Человек исповедуется, и я вижу, что он потянулся к Богу, что он понемногу раскрывается перед Ним — и освобождается внутренне. Смотришь — уже нет настороженного взгляда, уже появилась надежда в глазах, уже понимает человек, что он не только перед священником сейчас стоит, но и перед Богом. И вот, он уже совершено иначе себя ведет, он светлеет лицом, а к моменту выхода на свободу человек совершенно изменяется. Да, это происходит далеко не со всеми, процент таких людей мал. Но это дорогого стоит — когда они, выйдя на волю, через какое-­то время мне звонят и рассказывают, как устроилась их жизнь; когда они приходят в храм, подходят ко мне, спрашивают, не нужна ли мне их помощь. И я вижу, что они не возвращаются на преступный путь, они действительно раскаялись в своем прошлом — и они прощают всех, против кого что-­то имели. Господь не оставляет того, кто тянется к Нему: Своей благодатной силой Он врачует эти немощные души — так же, как и наши с вами.

На Прощеное воскресенье я обязательно поеду туда, в колонию; и мы будем совершать чин прощения, будем просить прощения друг у друга… И я знаю, что прихожане православного храма в колонии ждут этого дня и радуются ему.

Газета «Православная вера», № 05 (673), март 2021 г.