Устала от поста. Ничего — неделя осталась. Лазарева суббота сегодня, а завтра — Вербное воскресенье. Какая весна холодная. Небо в тучах, лужи, грачи орут. Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се Царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной. Книга пророка Захарии, 9, 9. Где бы вербочек достать. Ага, вон на скамейке тетка с красным ведерком, пучок — пятьдесят рублей.
Почему мы так любим эти веточки с мохнатыми серыми шариками? Потому что они символизируют те самые вайи, пальмовые ветви, коими приветствовали Христа? Вряд ли. Мы вообще очень любим в Церкви предметы, вещественные знаки веры. Записки, свечки — как это, прийти в церковь да свечку не зажечь? Или масло на полиелее. Или вот эти вербочки. Все это помогает нам, дает возможность внешнего движения — взять, прийти, поставить — которым мы компенсируем недостаток движения внутреннего, духовного. Простой предмет, простое действие занимает нас и удерживает наше внимание тогда, когда у нас не хватает сил удержать его иначе; когда нам слишком трудно постичь богослужение и участвовать в нем.
Кроме того, мы любим обычай, традицию. Традиция дает чувство принадлежности к народу, к культуре и поддерживает нас — там, где мы сами себя поддержать не можем.
Нет, я не хочу сказать, что это все не нужно — свечки, вербочки. Это очень нужно на самом деле. И по вышеназванным причинам — куда денешься, немощные наши души нуждаются в костылях. И потому еще, что вот эти вербочки, к примеру, они дают нам чувство присутствия Божиего в мире, в природе и чувство милости Божией к миру тоже. Это нужно! Просто этого недостаточно.
Вербное воскресенье — праздник. Но праздник проходит. Вербочки свои мы будем завтра святить, а потом поставим их на полку, и будут они пылиться там до следующей весны, не вызывая уже никаких чувств. Иными словами — беда, если Вербное воскресенье для нас — только Вербное, и больше никакое. Если мы не осознаем события, которому оно, любимое наше воскресенье с вербочками, посвящено.
Вход Господень в Иерусалим — самое скорбное из торжеств: вы знаете, что через два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие (Мф. 26, 2).
Время отвязывать молодого осла, сына подъяремной; он надобен Сыну Человеческому для того, чтобы сбылось предрешенное. Для того, чтобы страшной, непостижимой разуму ценой совершилось спасение наше от греха и ада.
На всенощной в храме уже полно народу, и все с вербочками: «Когда будут святить, не знаете? Сегодня будут святить?». Посреди храма — знакомая входоиерусалимская икона: люди с вайями, люди, кричащие «Осанна», стелющие свою одежду под копыта осла. Среди всеобщего ликования — лицо Спасителя. Что чувствует человек, который знает, что через три дня крики «Осанна» сменятся криками «Распни», а затем его заживо приколотят к доскам и оставят так умирать? А Он был — истинный Человек, как и истинный Бог.
Вайи у нас в руках, ветки — как у тех, кто встречал Его тогда на улицах Иерусалима. Те люди с ветками не совсем понимали, что происходит. Они приветствовали Его, потому что Он творил чудеса, Он воскресил Лазаря. Раз мертвого воскресил, значит, может Израиль освободить, вернуть Израилю славу и мощь эпохи Давида, и уже не на время, а навсегда. Значит, Сын Давидов и есть Мессия, тот, которого угадывали в своих видениях пророки: из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных (Мих. 5, 2). Это было правдой! Но не всей правдой. Пришел Тот, Которого чаяли тысячелетиями… и одновременно — не тот. Ждали освободителя от власти Рима — пришел Освободитель от власти смерти. Ждали посланца — пришел Сам Бог. Сбитый с толку народ поднимает глаза к своим духовным вождям, а те спешат ему напомнить, что называющий себя Сыном Божиим должен умереть (см.: Мф. 26, 63–65; Лк. 22, 70–71; Мк. 14, 62–64).
Они не понимали, они так и не поняли, но мы-то понимаем, знаем. И при всей нашей немощи нам нужно все-таки двигаться к тому, чтобы Вербное воскресенье не с вербой у нас ассоциировалось в первую очередь; чтобы не только тем мы были озабочены, чтобы эти веточки добыть и освятить. Освятить веточки на самом деле — не главное.
Не исключено, впрочем, что эти букетики с мохнатыми серыми соцветиями служат еще и для смягчения, облегчения нашего переживания. Иначе мы бы просто не знали, что делать с этой информацией, с этим страшным впечатлением — от оглашаемой цены нашего спасения (см.: 1 Кор. 7, 23). Нам было бы слишком трудно сейчас — в конце поста, накануне Страстной седмицы, если бы не эта добрая русская традиция.
Народ с вербой толпится вокруг батюшки, брызги с кропила летят на серые шарики, все улыбаются, но нечто очень серьезное чувствуется во всех: каждый ощущает себя на пороге чего-то очень важного, ответственного и трагического. В понедельник Церковь снимет зеленые облачения и оденется в черное. И ничего смягчающего уже не будет в богослужении Страстной седмицы. Утешение будет только одно, зато непреходящее: Христос воскресе.