Предлагаем вниманию читателей небольшую подборку стихотворений Светланы Кековой разных лет.
Два дома
1
Ты смотришь на знакомые дома.
Они уже не те, что были прежде,
и кажется — они, как облака,
во времени меняют очертанья.
Вот дом призренья Тита-чудотворца.
Какою-то волной незримой смыты
с него кресты, и лишь один остался
нетронутым.
Я часто здесь стою
на оживленном пыльном перекрестке.
А это — дом, где я жила когда-то.
Напротив дома — сквер, а в сквере — Ангел,
незримо ждущий Страшного суда.
Шумят листвою пыльной тополя —
они стоят на месте стен церковных,
а купол неба чист, и там, где был алтарь,
сидит ребенок и в песке играет.
2
Дом на Ильинской площади оброс
косматой шубой времени. Вопрос.
Ответ. Опять вопрос неслышный.
Сейчас стоит каштан осенне-пышный
у входа в арку, где когда-то я
училась видеть щели бытия
и ощущать сквозняк иного мира.
Стоит, как прежде, у подъезда лира:
сквозь ливень струн заржавленных видна
исписанная часть стены кирпичной,
и я впервые с мукой непривычной
пытаюсь вникнуть в эти письмена.
Здесь — руны и вульгарная латынь,
иврит и вязь славянского глагола,
скупой язык Аида и шеола,
загадочные знаки Ян и Инь.
Да, этот дом являет мне пример
смешенья рас, кровей и чуждых вер,
и прыгает нарядная сорока,
как будто измеряя пыльный сквер,
где был когда-то храм Ильи Пророка…
***
Водишь слово по кругу: сурьма, кутерьма и тюрьма.
Слово к свету ведёшь, а вокруг — манихейская тьма.
Слово долбишь, как землю, она тяжела и горька,
а твои сослуживцы стоят у пивного ларька.
У пивного ларька Вознесенская церковь была,
и над ликами пьяниц плетут пауки купола,
и в Святая Святых вдруг въезжает, пыля, грузовик,
и над куполом крест водружает паук-крестовик.
***
Выгорает трава на развалинах города,
где сапог голодранца и галстук дельца
по желанью огня превращаются в золото
и пылают у ног золотого тельца.
На развалинах кран возвышается башенный,
рядом с ним на одной из больших площадей,
словно идол, стоит истукан изукрашенный,
в чье железное чрево бросают детей.
Для последнего олуха — челюсти Молоха
и оркестр погребальный в долине Гинном…
Ночь взрывается залпом трамвайного сполоха
и поит меня черным вином.
***
Ты выйди на плоский берег,
одежду держа в руках,—
в сетях ли трепещет жерех,
иль бьется кулик в силках,
иль пляшет воронье племя
в поникших ветвях ветлы —
да будут в любое время
одежды твои светлы.
Всяк знает земной обычай —
трава, воробей и волк,
и дерево — терем птичий,
и мох — лягушачий шелк.
Но ты не ищи причины,
чтоб выплыть на свет из мглы:
да будут и в час кончины
одежды твои светлы!
***
С церковью рядом ремесленник бродит печальный,
глину он ищет и стан размещает гончарный.
Рядом, на паперти, голуби ходят кругами.
Вылепил мастер барашка с крутыми рогами,
ослика белого и голубую синицу,
кисть для художника, а для поэта — цевницу.
Вылепил лиру, ненужную грешному миру,
вылепил ангела — бедным мирянам и клиру.
Что-то мне кажется, что-то мне чудится, мнится:
с церковью рядом горбатая бродит травница.
В яркую зелень бросает стальную булавку,
в лавку приносит простую целебную травку:
горький бессмертник, простой подорожник и млечник,
чтобы заваривал чай себе старый горшечник,
чтоб становилось горшечнику горько и сладко,
чтоб от больного бежала бы прочь лихорадка.
В гибких ветвях воробьи раскричались, как турки.
Старый ремесленник новые лепит фигурки:
двух снегирей на заснеженной ветке рябины,
пойманных рыб, изогнувших блестящие спины,
лепит павлина на древе из райского сада,
лепит Орфея, ведущего душу из ада,
и Моисея с жезлом, источающим воды,
лепит из глины он грех, поразивший природу.
Мастер уснул, распростившись с земными делами.
Церковь стоит и сияет во тьме куполами.
С церковью рядом горбатая бродит знахарка,
ждет, чтоб ей подали дым от свечного огарка.
Облако в небе, как время, меняет обличье,
глиняный ангел летит, причитая по-птичьи,
тихо летит над землею, убогой и сирой,
глиняный ангел со сломанной глиняной лирой.