«Как у них здесь хорошо! Тихо, привольно, Волга прямо за калитками… А храм какой! Поселиться бы здесь!»
С такими светлыми мыслями бродила я влажным воскресным утром по селу с красивым названием Золотое. Прихожане стягивались к 180-летнему Троицкому храму— достопримечательности старинного волжского села. Маленький, но чрезвычайно усердный хор собрался уже на клиросе. Незаменимая Надежда Федоровна читала часы.
— Хорошо?.. Да ничего хорошего у нас тут не стало. Все развалилось. Одна радость у нас— храм да батюшка.
— Я ни одной службы не пропускаю, ни одной.
— Если я с утра в церкви не была— я ничего делать дома не могу, у меня все из рук валится.
Так говорили прихожанки.
Село Золотое, по данным краеведов, на три десятка лет старше Саратова. Это едва ли не самое старое поселение на территории нашей области. В позапрошлом и в начале прошлого века оно процветало: хлебопашцы, гончары, каменщики, рыбаки, капитаны пароходов, могучие династии… Вот, кстати, представитель одной из них – 92-летний Петр Ильич Пермяков, проживший в Золотом всю жизнь с перерывом на войну. Он учитель, а шесть его братьев— речники. Дочь Петра Ильича Надежда рассказывает, что отец в юности звонил в колокола Покровской церкви, которую где-то в 30-х сровняли с землей, а потом, когда уцелевшая Троицкая обзавелась своими колоколами, показывал молодежи, как звонить.
— А папин брат, дядя мой, Василий Ильич, пел здесь, в Троицком, пока этот храм не закрыли. А потом стал знаменитым капитаном на Волге— о нем даже в книгах писали.
Сейчас в Золотом нет речников, даже пристани нет, ее продали и разобрали на кирпичи…
Огромный трехпрестольный храм во имя Живоначальной Троицы был выстроен в 1834 году. Архитектура характерная для той эпохи: классицизм. В годы советской власти храм был отдан под зерносклад.
— Мы лазали там детьми,— вспоминает уже упомянутая Надежда Петровна, дочь Петра Ильича,— это было ужасающее зрелище, ни окон, ни дверей, мякина какая-то слоем на полу…
В 1989 году в Золотое приехал священник— нынешний благочинный Юго-Западного округа отец Николай Формазюк. И сразу стало ясно: веры отцов и дедов старинное село не утратило. В епархиальном архиве можно прочитать рапорт иерея Николая тогдашнему правящему архиерею Саратовской и Вольской епархии архиепископу Пимену:
«По благословению Вашего Высокопреосвященства мною был взят в аренду сроком на год дом… В зале сделали алтарь, поставили престол и жертвенник…Первая Божественная литургия была совершена 3 декабря. К Таинству Причащения приступило 65 человек. Было совершено 18 Таинств Крещения…». Это сразу после полувекового перерыва!
Троицкий храм на тот момент был уже де-юре возвращен Церкви, но служить в нем было невозможно. Верующие настойчиво добивались возвращения, а затем реставрации этого храма. «Мы не просим помощи у государства,— писала архиепископу Пимену уроженка Золотого Пелагея Кастерина.— Мы, верующие, все собрали, и деньги, и иконы… наметили и старосту, и казначея… Помогите нам, пожалуйста…»
В другом письме эта женщина просила: «Если я умру, похороните меня по закону и поминайте, когда сможете, за мои хлопоты об этой церкви. У меня никого нет родных, ни одного человека, меня поминать некому…».
Отец Николай хорошо помнит эти времена. Помнит других золотовцев, помогавших возрождать церковную жизнь, особенно благодарит Лидию Ивановну Иванову— она и сейчас в добром здравии, ходит на службы.
Впрочем, что касается полувекового перерыва— я должна уточнить, это был все же не совсем перерыв. В Золотом помнят протоиерея Андрея Султанова; его сын, протодиакон Василий Султанов, служил в Троицком соборе в Саратове, а всего у отца Андрея было восемь детей, трое из них посвятили жизнь Церкви. Судьба занесла Султановых в Золотое перед войной, и сюда же отец Андрей вернулся, отбыв срок в лагерях. Служил тайно, на дому, на чудом спасенном при разгроме Троицкой церкви антиминсе…
— Я родилась в 62-м, и меня носили крестить к нему домой,— рассказывает Ольга Букаева, одна из нынешних прихожанок Троицкого храма.
Султановы— это отдельная тема, конечно, но и здесь нельзя их не упомянуть.
— А вы знаете, что у нас в Золотом родился святой— епископ Виктор? Вон его икона большая— с частицей мощей. Его и крестили в этом храме, потому что его отец служил здесь псаломщиком,— продолжает уже знакомая нам Ольга Букаева.
Священноисповедник Виктор (Островидов), епископ Глазовский и Воткинский, родился в 1875 году, а окончил свой земной путь в ссылке, в Коми, 59 лет от роду. Его мощи были обретены в 1997-м и теперь пребывают в Спасо-Преображенском женском монастыре в Вятке (Кирове). В 2001 году золотовский приход списался с монастырем; по благословению Архиепископа Вятского и Слободского Хрисанфа оттуда приехала делегация и привезла частицу мощей святого епископа. Вятские монахини рассказали волжанам, что мощи святителя на момент обретения благоухали. Золотовцы собрали деньги, заказали икону священноисповедника, дабы поместить частицу мощей в нее. Через год сами собрались, съездили в Вятку, поклонились мощам: вспоминают об этом едва ли не со слезами, как о великом счастье. Прошло еще несколько лет…
— И вдруг на Вербное воскресенье— икона благоухает…
Это чувствовали все— и настоятель, иерей Борис Ищенко, и прихожане. «На что похож запах?»— спрашивала я, и мне отвечали: «Ни на что не похож… Невозможно словами передать».
Это было только один раз, и это, без сомнения, чудо. Золотовцы верят, что святой подал им весть: он молится за своих земляков, за родное волжское село. Земляки святого говорят, что и храм этот уцелел и возродился— по его молитвам.
Нынешнему настоятелю, отцу Борису, тридцать девять, он родом из Ташкента, у него есть еще брат Константин— тоже священник. По словам отца Бориса, к вере братьев исподволь приучила мама, Алла Борисовна— между прочим, учительница:
— У меня вопросы начали возникать с шестилетнего возраста. Тогда ведь очень много говорилось и писалось об угрозе ядерной катастрофы, и я помню, как меня охватывал ужас, я спрашивал: как же так, зачем же тогда всё— если всё может в один миг кончиться? И мама как-то очень аккуратно мне объясняла, что Бог нас не оставит, что надо полагаться на Него.
На похоронах безвременно погибшего друга-баптиста 18-летний Борис услышал Евангелие, которое пытался одолеть и раньше, но как-то не шло. После похорон он читал Благую Весть совсем уже другими глазами; понял, что это чтение перерождает. Так начинался путь, который привел к священству.
Супругу священника зовут Светлана, по профессии она портниха. У них с отцом Борисом трое детей: старшему, Илье, тринадцать, и он помогает в алтаре, Алла и Соня еще маленькие. В Золотом семья Ищенко уже десять лет. Как уже сказано, храм вернули верующим раньше, задолго до отца Бориса, но приводить церковь в надлежащий вид пришлось именно ему.
— Кто же вам помог?
— Бабушки главным образом. Они и на крышу лазали, и болгаркой работали, и асфальт вокруг храма укладывали…
И по-прежнему не сидят без дела— пока мы разговариваем с отцом настоятелем, те же незаменимые бабушки накрывают на стол. Каждая принесла что-то из дома, в итоге— полноценный обед. Видно, что жизнь общины сложилась, она организована— каждый знает, что ему делать. Не надо думать, что в приходе только немолодые женщины: наоборот, мы видим много молодых лиц, детей. Знакомимся с Натальей Роговой— женой главы местной администрации. У них с мужем четверо детей, два старших сына— семнадцатилетний Роман и десятилетний Никита— алтарники. «А этого готовим»,— говорит мама о шестилетнем Серафиме.
На наших глазах отец Борис крестил целую группу: двоих молодых ребят, девушку и двух младенцев. Один из крещаемых родом из Золотого, но живет теперь в Германии: приехал навестить родные места и креститься, наконец, в родном храме.
Я не раз видела в сельских храмах старые иконы— в основном, конца XIX— начала ХХ века. Но в золотовском храме можно увидеть образа постарше. «Икона сия писана на Святой Горе Афон в Андреевском общежительном ските, от Рождества Христова 1864 год»— читаю я с удивлением. Отец Борис показывает мне потемневшее Распятие и говорит, что оно, возможно, еще старше. Упомянутый выше отец Николай Формазюк вспомнил, что нашли его в соседнем, умирающем уже селе Меловом при разборке дров в сарае. Все эти иконы— из той, дореволюционной жизни, из разрушенных храмов; люди сохранили их, а потом вернули Церкви.
Нам, журналистам, знакомо это чувство горькой удачи: когда мы находим старого человека с интереснейшей судьбой, с богатейшим опытом, человека, которому есть о чем рассказать— и радуемся, что успели. Ухватили, застали, записали, сфотографировали.
Но в последнее время мне стало казаться, что я вот так же, как старых людей, хватаю обреченные села— старинные, с богатой историей, с традициями, с такими людьми… Хватаю и радуюсь, что успела. И в Золотом еще кто-то живет, и в Казанле, и в Малом Перекопном, и в Большой Гусихе…
Человек в земном своем плане смертен, но село-то, зародившееся в шестнадцатом веке,— почему оно должно зачахнуть и умереть в двадцать первом? Напротив, оно должно черпать силы в своей истории, в традициях, в законной гордости уроженцев. «Мы— золотовские!»— это должно звучать гордо. Почему не звучит?..
Как народ, мы много чего не сумели в двадцатом веке, не умеем и в двадцать первом. Но вера в нас жива. Мы— земляки святых, и они за нас молятся. Их молитвами сельские общины живут как бы против страшного течения— не хотят ни разваливаться, ни умирать.