В начале августа вышел диск духовных песнопений «Честнейшую Херувим» в исполнении сводного мужского хора в составе хора Русско-­Американского института им. Патриарха Тихона (США), хора Московского подворья Троице-­Сергиевой Лавры и Архиерейского хора Саратовской митрополии под руководством известного хорового дирижера Владимира Горбика. Запись диска проходила два года назад в Свято-Никольском мужском монастыре Саратова. В новый альбом вошли восемнадцать песнопений, посвященных Пресвятой Богородице. Среди композиторов — Павел Чесноков, Александр Гречанинов, Сергей Рахманинов, диакон Сергий Трубачев и другие. Диск доступен для прослушивания и заказа на всех стриминговых музыкальных платформах. «Честнейшую Херувим» — второй подобный проект русско-­американского хора. В 2016 году в стенах Саратовской православной духовной семинарии был записан диск духовной музыки П.Г. Чеснокова «Научи мя оправданием Твоим». Он стал номинантом премии «Грэмми» в номинации «Лучшее хоровое выступление».

Идея записать такие диски принадлежит жителям Америки, супругам Екатерине и Алексею Лукьяновым. Потомки русских эмигрантов, они сумели не только сохранить свою веру, но и делают все возможное, чтобы там, за океаном, как можно больше людей могли славить Бога — красиво, молитвенно, православно. Екатерина и Алексей рассказали о своей жизни в Штатах и о том, как любовь к церковной музыке связала несколько континентов.

— Как ваши семьи оказались в Америке?

Алексей: Корни семьи Лукья­новых — в Казани. Мой дед был белым офицером, боролся с большевиками, затем попал в Шанхай, где и родился мой отец. Когда Китай стал коммунистической страной, многих русских выгнали, и около восьми тысяч человек уехали на Филиппины, где им согласились дать приют. Вместе с беженцами был архиепископ Иоанн (Максимович) — будущий святитель Иоанн Шанхайский. Он помог перевезти эту группу в Америку. Так мой отец со своими родителями очутился в Нью-Йорке.

Дедушка по материнской линии был священником, служил в Подмосковье. Когда начались гонения на Церковь, его семья уехала в Польшу, потом в Германию. Во время Второй мировой войны благодаря помощи Американского Красного Креста они оказались в Нью-Йорке, моей маме тогда было около двадцати. В этом городе родители и познакомились, вместе пели в церкви. Там родился и я — старший из пяти братьев. Мой отец получил образование инженера­строителя, потом стал священником. Протоиерей Валерий Лукьянов нес свое служение более пятидесяти лет, до своей смерти в 2018 году в возрасте 90 лет. Он был самым старшим священником в Русской Православной Церкви Заграницей, его рукополагал владыка Иоанн Шанхайский. Отец написал много книг, построил собор святого благоверного князя Александра Невского в Нью-Джерси. Там сейчас служат три моих брата: настоятель — протоиерей Сергий, протодиакон Николай и иподиакон Иоанн. Младший брат — иподиакон Александр — служит во Флориде.

Екатерина: Мои родители бежали в США в середине прошлого века: папа — из Краснодара, мама — из Пинска. Маме тогда не было и двадцати, за собой она перевезла всю свою семью. Она была схимонахиней в греческом монастыре святой Елизаветы в Северной Калифорнии. Два года назад­ в возрасте 97 лет она отошла ко Господу.

— Тяжело ли было вашим родителям сохранить русскую культуру, традиции, веру?

Е.: В нашей семье всегда говорили только по-­русски, английский я выучила лишь в школе, а до этого американских детей во дворе не понимала. Мы постоянно ходили в храм, моя мама была регентом, я с тринадцати лет пела на клиросе. Все зависит от того, где именно в Америке ты живешь. В некоторых городах, где много русских, где большая община верующих, легче и храм содержать, и сохранить общение между собой, а значит, и традиции. У нас было большое русское сообщество, это помогало.

А.: В Нью-­Йорке много русских, много храмов, в том числе Синодальный Знаменский собор, где также расположена резиденция нашего первоиерарха. В этом соборе хранится главная святыня Русской Зарубежной Церкви — Курская Коренная икона Божией Матери, которая два года назад привозилась в Саратов в рамках нашего проекта.

Мы с братьями воспитывались в духовной культуре, почти все наши друзья были русскими. Мы посещали приходские школы по субботам, там преподавали русский язык, отмечали все праздники. А учились — в обычных американских школах. Сейчас вырастить детей в русской культуре уже намного сложнее, мало храмов и русских школ, и с каждым поколением ситуация усугубляется. Я говорю по­русски с акцентом, а наши дети — еще хуже.

— У родителей была ностальгия? Хотелось вернуться в Россию?

Е.: Моей маме — нет. У нее осталось неприятное впечатление, к тому же она не доверяла властям, что можно вернуться безопасно. А папа умер рано, в 49 лет.

А.: Когда мы росли, были трудные времена в отношениях между Америкой и Советским Союзом. Я пошел в школу в 1960 году и помню, как надо мной — пятилетним мальчиком с русским именем — издевались, спрашивали, коммунист ли я. А я даже не знал, что это такое. Пришел домой, спросил родителей: «Разве я коммунист?». А они мне в ответ: «Кто тебе наговорил таких глупостей?».

Е.: Меня тоже спрашивали об этом. Я впервые приехала в Россию в середине 90‑х. Помню, была в ужасе: чтобы зайти в церковь, нужно было заплатить, как в музее. Я говорила, что не пойду, потому что это неправильно. С тех пор, конечно, все изменилось.

— Как вы познакомились друг с другом?

А.: Мы с Катей познакомились в русском лагере, который начинал мой дядя Андрей Ильинский, нам было лет по тринадцать. И каждый год в течение пяти лет там встречались, дружили, но без романтики. Лагерь назывался «Организация русских юных разведчиков»: помимо скаутских занятий, там были уроки русского языка, истории, закона Божия, действовала маленькая часовня. Мы родились в Америке, мы американцы, но отличаемся тем, что наши предки любили Россию, и мы так воспитаны — в православной вере и в любви к России, и эту любовь мы передаем и своим детям.

Е.: После лагеря мы не теряли друг с другом связи, хотя я жила в Детройте, а Алексей — в Нью-­Йорке. Я окончила университет, больше пятнадцати лет работала по специальности — инженером, после замужества стала заниматься домом и детьми.

А.: Я служил во флоте, потом стал заниматься бизнесом. Лет двадцать вообще не говорил по­русски — постоянно в работе, в поездках. В конце 80‑х немного работал в России, приезжал в Курган, к профессору Илизарову. Мы ездили с ним по миру, обучали хирургов его уникальному методу, я привозил врачей в Курган на курсы. Потом стал работать в другой компании по созданию эндопротезов, открыл свою фирму.

В 1997 году мы усыновили двух детей из Кургана, брата и сестру — Александру было два с половиной года, Анастасии — год. У меня есть две дочери от первого брака — Елизавета и Александра, с Катей мы своих детей иметь не могли и решили взять детей из России, так как у нас русская кровь. Несмотря на возраст, Саша неплохо говорил по-­русски, и до сих пор из нашей семьи он лучше всех говорит, акцент почти не заметен. Он стал полицейским, а дочь еще учится в университете. Детей мы воспитали в православной вере.

— Как вы стали заниматься церковной музыкой?

Е.: Я с семи лет играла на рояле, упражнялась по два часа в день. Когда мы жили в Сан-­Диего, ходили в маленькую церковь, где не было ни книг, ни нот, ни регента. Просто две сестры пели так, как умеют. Потом решили, что все­таки нужен регент и хор, и все сразу посмотрели на меня, потому что знали, что я разбираюсь в музыке. А я не хотела за это браться, потому что не знала устав. Как я буду учить других, если сама не знаю? Но наш молодой батюшка сказал, что это будет благодать не только для меня, а для целой семьи. Для меня это было важно, и я начала серьезно думать об этом. Еще в детстве я чувствовала, что музыка помогает молиться, особенно если спето красиво, молитвенно.

У нас собралась небольшая группа людей, которые хотели научиться петь, они были согласны репетировать по два-­три часа каждую неделю. Я их приглашала домой, у меня там рояль, готовила закуски. У нас все быстро продвигалось вперед. Несмотря на то что у меня был опыт пения на клиросе, мне много чего надо было выучить самой. Я ложилась спать с книжкой: читала и засыпала — думала, что, может, так быстрее впитается. Все­таки профессия регента — это сложно.

Когда я уже год как регентовала, к нам пришел Владимир Станировский — регент собора в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Это храм в Сан­-Франциско, где покоятся мощи святителя Иоанна Шанхайского. Отличный голос, в свое время он выступал в опере. Я предложила ему возглавить наш хор, он отказался, но много помогал мне, передавал свой опыт.

Потом у меня было еще два хора, которые я обучила практически с нуля. Я часто нервничала, когда, например, голосов не хватало, но потом решила, что не буду так сильно переживать и жаловаться Богу, потому что Он всегда спасал любое положение.

Несколько лет у меня не было своего хора, потому что мы часто в разъездах. Два года назад я возглавила хор во Флориде, в г. Помпано­Бич в храме во имя святителя Луки (Крымского). Пока у нас только пять певчих, но я надеюсь этот коллектив развить. Когда качество пения у хора повышается, то люди сами проявляют интерес и хотят стать певчими, а если хор поет плохо, то никто не хочет идти помогать.

Говорят, что бывших регентов не бывает, и это правда. Когда я просто стою в церкви на службе и слышу, что кто­то из певчих, например, занижает, то начинаю вытягивать голову, будто стараюсь «поднять» партию. Алекс говорит мне: «Перестань так делать», а я не могу спокойно стоять, если хор поет плохо.

А.: В детстве я прислуживал в алтаре, в хоре не пел. Лет с двадцати в храм практически не ходил, потерял интерес. Но после того как мы с Катей обвенчались, начал постепенно возвращаться к церковной жизни — супруга настаивала на этом. Потом она стала подтягивать меня к пению, говорила, что надо пойти помочь с хором, и я шел — с листа читать не умел, да и нот не знал, но у меня хороший слух, это выручало.

—  Как состоялось ваше знакомство с Владимиром Горбиком?

Е.: Я дружу с Елизаветой Ледковской, внучкой композитора Бориса Ледковского, она поет в Синодальном соборе. О Горбике мне рассказала она, а потом еще Владимир Морозан — основатель музыкального издательства «Musica Russiсa» в Сан­-Диего.

А.: Я как раз собирался в Москву по работе, и Катя сказала, что я должен познакомиться с Горбиком. Я возразил, что у меня не будет на это времени, да и вообще — о чем я буду с ним говорить? Русский маэстро, а я не так хорошо говорю по-­русски, чтобы с ним сидеть и беседовать. После долгих уговоров я все­таки согласился. Кстати, Катя до сих пор не знает, почему так настаивала на встрече. Просто чувствовала, что надо, и всё.

В Москву я поехал в начале Великого поста, с Владимиром мы решили встретиться в понедельник за ужином. Я в этот день хотел пойти в церковь на канон Андрея Критского. Володя предложил мне прийти на подворье Троице­-Сергиевой Лавры, послушать, как поет его хор. Я просто был поражен, как красиво они пели. Люди в храме плакали, это было настоящее покаяние. Я не особо эмоциональный человек, но тоже заплакал.

За ужином я очень удивился, когда он сказал, что 70% его хора — это не профессионалы. Я начал расспрашивать, как он этого добился, как он их учит, он объяснял свой метод. И я начал думать: почему у нас в Зарубежной Церкви такой низкий уровень пения? Есть несколько хороших хоров, но большинство, откровенно говоря, плохо поют. И тогда возникла идея открыть какой­нибудь институт, проводить мастер­классы. Володя — художник, артист, музыкант, а я бизнесмен и на все смотрю немного по­другому, сразу начинаю планировать и думать, как все организовать, как это может развиваться. Так в 2013 году появился «PaTRAM» — Русско­американский музыкальный институт имени Патриарха Тихона. Институт занимается профессиональной подготовкой регентов и певчих церковных хоров православных храмов Америки. Обучение проходит дистанционно. Время от времени студенты «PaTRAM» собираются для участия в мастер­классах и концертных программах.

Музыка помогает приблизиться к Богу, иначе для чего мы вообще поем? Мы поем молитвы или просто музыку? Я думаю, идея «PaTRAM» началась именно с этого вопроса: как петь молитвенно?

— Как Вы сами начали петь в хоре под управлением Владимира Горбика?

— Во время одного из наших разговоров по скайпу он вдруг спросил: «У тебя низкий голос, какая у тебя самая низкая нота?» Не знаю, говорю. Он предложил спеть вместе с ним гамму. «У тебя “фа”!» — «И что, это хорошо?» — «Это не просто хорошо, ты так легко ее берешь! Ты должен петь со мной!». Володя как раз собирался на гастроли в Америку и попросил меня поучаствовать. «Я генеральный директор громадной фирмы, ты шутишь? У меня даже нет времени с тобой разговаривать, а ты хочешь, чтобы я еще пел. А в нотах я только вижу, что они идут наверх или вниз», — ответил я. Но он меня уговорил попробовать. У меня был двухнедельный отпуск, и я целую неделю изучал репертуар, который мне прислал Горбик. Это была трудная музыка для меня — Бортнянский, Рахманинов. Катя играла мне на рояле, и я выучил всё на память.

Это была самая трудная вещь, которую я в жизни делал. Если бы мне сказали, что нужно выступить перед тысячами людей — без проблем, я могу говорить полтора часа. Но петь с профессионалами — для меня это был такой страх! Я понимал, что я ничего не знаю, что могу в любую секунду сделать громадную ошибку, и все это услышат. Но получилось неплохо. Мы выступали в Нью­-Йорке, Пенсильвании, и мне это понравилось, я начал больше петь, участвовать в концертах, записи дисков. Я даже не знал, что я октавист — обладатель баса-­профундо, очень низкого мужского голоса. Когда нужно брать самую низкую ноту, Володя говорит певчим: «Слушайте только Алексея, делайте так, как он». И мне от этого так смешно, потому что они музыканты, у них талант, а у меня только голос.

— Вы были в Саратове дважды, что вам больше всего понравилось здесь?

Е.: Волга! Когда мы были маленькими, то часто встречали в сказках и песнях выражение «матушка Волга». Когда я первый раз искупалась в Волге, это было так сказочно!

А.: Мы любим заходить в местные храмы, слушать песнопения, видеть русских людей — таких приятных, гостеприимных. Я родился в Америке, но моя кровь — русская, мы чувствуем свои корни. Когда мы впервые приехали в ваш город в 2016 году для записи духовных произведений Павла Чеснокова, на репетиции американцы сидели и смотрели на русских, а те — на них, и никто не знал, что делать, как начать общение, — а в конце все обнимались и пели вместе русские песни. Это было так приятно видеть! Я считаю, что наша работа полезна не только в духовном плане, в плане развития музыки, она нужна для единения наших стран, народов. Саратов — интересный город, может быть, не самый красивый и богатый, но в нем чувствуется русский дух. Мне нравится видеть в нем красивые, благоустроенные храмы, ведь Богу нужно отдавать лучшее. Мы благоукрашаем храмы не для себя, а для Бога, чтобы люди приблизились к Нему.

У нас есть такое выражение — «give it back», то есть «верни». Верни то, что ты получил, хотя бы часть. Это важно, и мы стараемся делать это для нашей Церкви, поддерживаем много фондов, имеем свой фонд и своих детей тоже учим отдавать и возвращать. Это не повод для гордости, и мы обычно делаем так, чтобы о нашей благотворительности никто не знал. Но если ты удачлив в бизнесе, у тебя хорошо идут дела — благодари Бога и помоги другим людям.

Газета «Православная вера», № 17 (685), август 2021 г.