В любом возрасте человек, порой неосознанно, обращается к вере, к Богу. Эти «обращения» могут носить малозначительный характер, но мне кажется, что чаще всего именно они формируют человека, его отношение к вере в дальнейшем, как в младенчестве, так и в глубокой старости.
Когда ты маленький, то особо не задумываешься о бренности сущего. Вообще мало о чем задумываешься. Галстук красный красивый ― хорошо, отпустили с уроков ― отлично. В детское советское время о Боге я думала редко: только когда читала Библию для детей и смотрела мультсериал по библейским притчам, подготовленный к показу то ли протестантами, то ли кем-то еще. Почему его транслировали по первому каналу, до сих пор не понимаю. Но я просмотрела его целиком, так же как «Утиные истории» или любой другой диснеевский мультсериал. Именно на таком уровне, без какого-то серьезного осознания.
Хотя отчетливо помню, как поняла, что люди умирают. В детстве чаще всего приходилось «иметь дело» с бабушкой, поэтому осознание смерти было связано с ней: «А что, бабушка скоро умрет? Можно, я отдам немного своей жизни ей, у меня еще так много, а ей совсем мало осталось?». И обидно оттого, что нельзя.
Движение по направлению (a cote de, как говорил Пруст) к вере началось в подростковом возрасте. Многим знаком сюжет ― подростки одни за городом, где-нибудь на даче, жгут костер, смотрят на звезды, рассуждают «о вечном». Понятно, что поводом для того, чтобы начать ходить в церковь, стало вовсе не любование на луну. Но многое из подобных разговоров помогло понять и разъяснить те моменты, которые казались важными ― о восприятии окружающего мира, о себе, о собственном предназначении. А уже они, в свою очередь, привели к очевидному ответу ― нужно идти в храм. Я ходила туда как с родителями, так и одна. Еще тогда в душе появилось теплое чувство причастности к чему-то настоящему, но очень далекому от жизни земной. Поэтому храм осознавался как другая планета, с иным воздухом, другими отношениями, своим языком, который я совсем не понимала, только повторяла за бабушками понятные слова, и это вызывало радость.
Не понимаю людей, говорящих о том, что от Церкви их отталкивает присутствие злобных старушек, набрасывающихся на каждого, зашедшего в храм. Безусловно, такие люди встречаются, как и «боевые» старушки, охраняющие свой двор или подъезд от незнакомых людей. Тут уже ничего не поделаешь: хочешь — не хочешь, а нужно уважать старость; возраст и характер мало кого смиряет в жизни. Но никто не молится так усердно и тщательно, как они. Сейчас мало кто становится в церкви на колени, и совсем мало кто после этого кланяется до земли, касаясь головой пола. Только они ― маленькие, увядшие, словно цветы, старушки, умудряются совершать такие поклоны. У большинства из молодых просто не хватит на это сил.
Однажды я встретила в храме нашего школьного учителя. Он хотел подойти, поговорить, но меня это испугало. В то время «церковный бум» только начинался, не хотелось казаться любимицей учителя в силу своих «личных интересов», смешивать две противоположные, как мне казалось, жизни.
С тех пор я продолжала ходить в храм, но уже не так часто. Вскоре я вообще перестала туда ходить. Пока, как это часто случается, не появилась серьезная проблема, с которой я не могла справиться в одиночку. В жизни так часто бывает ― кажется, что ты способен решить все задачи, которые она перед тобой ставит. Но это ощущение проходит именно в тот момент, когда приходит горе.
Мне не кажется лицемерием тот факт, что я вернулась к церковной жизни, когда у меня произошла беда. Такой путь ― один из самых распространенных, к сожалению. Но, с другой стороны, и он дается человеку не зря. Кто-то может в течение всей жизни не дождаться такого шанса.
С этого момента моя жизнь начала меняться просто стремительно. Человек, с которым я хотела связать свою жизнь, начал подтрунивать надо мной, доводя любой разговор до истерик и взаимных обвинений: «Во всем виноваты ваши попы! Это они задурили тебе голову». Когда-то лучшая подруга стала посмеиваться после всех фраз, которые я произносила как по поводу религии, так и вообще: «Ну, с тобой уже все понятно». Люди, которые казались близкими и родными, начали постепенно куда-то пропадать, отлетать, как листья с дерева. В одночасье круг друзей и знакомых распался; казалось, я осталась совсем одна. Не с кем было поговорить, некому было позвонить, ведь все разговоры сводились в результате к одному ― высмеиванию меня, моей «средневековости» и отсталости.
«Ну что ожидать от блондинки? — шутили друзья.— Тебе осталось только получить права и начать водить машину». Тем временем я стала читать письма и наставления монахов, жизнеописания старцев, поучения и другую серьезную православную литературу. А мой мир разлетался на части. В одной из них я ехала в автобусе, где передо мной сидела девушка-гот, возвращавшаяся с Хэллоуина, в другой ― старец ждал гостей к ужину, и хотя никто не собирался к нему прийти, он открывал дверь, а за ней стоял не ожидавший приема гость, приехавший издалека и без предупреждения. В третьей части я смотрела фильм, полный злобы и насилия, но демонстрируемый по телевизору в прайм-тайм, переключала на другой канал, где показывали не менее жуткие картины уже из реальной жизни, и так сменялось много десятков каналов. В четвертой части ко мне все же приходили друзья и приглашали на какую-нибудь вечеринку, где, хочешь ты или не хочешь, но приходится мириться со многими сомнительными для православного человека вещами, даже не будучи вовлеченной в них непосредственно…
Я поняла: люди отказывают тебе в возможности изменить свою жизнь, порой неосознанно затягивая в то же болото, в котором находятся сами. Ими двигают разные, порой противоречивые чувства: желание отпустить тебя и оставить в покое, дать возможность быть тем, кто ты есть, и чувство «стада» ― потребность унифицировать поведение каждого, чья жизнь не похожа на их собственную. Проявлений подобного отношения я встретила более чем достаточно. Как ни странно, такими людьми могут оказаться не только далекие, почти чужие, знакомые, но чаще — самые близкие люди.
Может ли подобное отношение стать поводом отказаться от собственной веры? Мне кажется, да. Человек живет в социуме, среди людей. Он не может быть один, без семьи, без поддержки родных и близких. Боюсь, что в ситуации, когда кто-то из родных оказывается против его вероисповедания, это может вызвать большие противоречия. Редко они решаются мирно. Несмотря на интерес к толерантности, наше время кажется мне одним из самых нетерпимых за последние несколько веков. Столько претензий о нарушении личных свобод другого, сколько предъявляется людям сейчас, и которые кажутся вполне очевидными, не было прежде. Но наиболее спорными становятся вопросы религии. Медийное пространство, формирующее нашу повседневную реальность, и вызывает эти противоречия. Люди превращаются в многоязыких строителей Вавилонской башни. В наше время такой башней должна была стать гигантская телевышка, транслирующая каналы со всего мира и заполняющая бессмысленными картинками и ток-шоу всю нашу жизнь.
Сегодня вера не всегда способствует объединению людей, это факт. К сожалению, верующий человек становится носителем знания о Слове, от которого многие хотят отречься или которое просто не хотят слышать. Не всегда это случается по воле самих людей, во всяком случае, мне хочется так думать. Приходится признать, что есть люди, которые только считают себя верующими, но на деле ими не являются, и так бывает. Поначалу, когда я только считала себя «новоначальной», эти противоречия вызывали во мне вопросы и протесты: как так, человек верующий, ходит в храм, со стороны кажется положительным, и при этом ворует? Такими вопросами засыпали меня когда-то бывшие друзья. Они ставили меня в тупик, и я не находила ответа, потому что сама не могла понять, как такое происходит. Но, если не забывать о том, что человек — прежде всего существо слабое, склонное скорее пасть, чем возвыситься, то все встанет на свои места.
***
Кстати, я скоро получу права на вождение. Ведь как говорит старец Паисий Святогорец, «если человек справедлив, то Бог на его стороне».