Мне кажется, что к стихам молодого преподавателя философии Григория Хубулавы применимо то, что он сам в документальном фильме Николая Якимчука и Алексея Воробьева «Точка опоры» говорит о музыке Моцарта: «Такая простота страшного труда стоит. Для такой простоты нужно, чтоб человек был абсолютно прямым проводником того, что идет сверху».
Григорий вырос в семье врачей, его отец Геннадий Хубулава — доктор медицинских наук, известный хирург. В том же фильме поэт говорит, что завидует своим родителям и брату, несмотря на то что их работа очень тяжела: они видят результат — исцеление страждущего, спасение человеческой жизни. Но поэзия тоже целительна, хотя и не столь очевиден здесь результат. Исцелять болезни души, восполнять ущерб, утишать боль — одно из важнейших ее предназначений издревле.
Научные интересы Григория Хубулавы — на стыке философского мышления и поэтического творчества. Поэзия и философия для него связаны теснейшим образом. Как философ, Григорий Геннадьевич говорит и о насущной необходимости, и одновременно — о тщете философии: она учит мыслить самостоятельно, «дает прекрасную возможность посмотреть на вещи с иной стороны, разглядеть что-то новое в общеизвестном». Но Истина открывается не в философствовании, а в мистическом опыте. По словам Григория, он пережил этот опыт в детстве и, уже идя от него, пришел ко Христу.
Григорий — человек с ограниченными, как теперь принято говорить, возможностями. Причем ограниченными довольно жестко — передвигаться он может только на коляске. Мы сообщаем об этом, чтобы читатель понимал, насколько трудно дается автору этих стихов каждый шаг и насколько дорого достается ему духовный опыт. «Вера — не костыль, — написал он недавно на своей страничке в социальной сети, — это вызов миру <…>. Какой квест и экстрим сравнится с тем крестовым походом против смерти, который ты ведёшь?»
* * *
А что такое чудеса? Хлеб, отдыхающий на блюде,
В окне рассвета полоса, луч, отразившийся в посуде,
Журчащее веретено, в реке дрожащий свет заката,
Росток родившее зерно, соринкой бывшее когда-то,
Железные зубцы клещей, блеск утомлённой наковальни,
Расположение вещей, оставленных в закрытой спальне.
Касаньем отмечает Бог, явившийся невесть откуда
Твой первый и последний вздох, собой свидетельствуя чудо.
И ты напрасно говоришь, что чудеса уже не с нами,
Ты постоянно их творишь неведающими руками,
Тебе видна во всем извне незримая творенья проба,
И голос слышен в тишине, позвавший Лазаря из гроба.
* * *
Тоской не стоит счастье искушать,
Смотри на свет, покуда он неярок,
Легко холодной осенью дышать,
Глубокий вздох встречая, как подарок.
Усталой жизнью грех пренебрегать,
Размытый сохрани её набросок,
Когда-нибудь ты будешь вспоминать
Ненастный день, как рая отголосок.
Спасут, когда не станет ничего,
Когда душе подняться не под силу,
Тебя листвы увядшей волшебство
И влажные железные перила.
Их тайна зазвучит, тебе слышна,
Звучаньем этим целый мир измеришь,
Раздастся голос:
— Дальше тишина.
А ты, его расслышав, не поверишь.
* * *
И сказал Иисус: на суд пришел Я в мир сей,
чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы.
Ин. 9, 39
Разразившись неистово, как гроза,
Ты любовью разрушишь темницы, склепы…
Свет пришёл, чтобы зрячие стали слепы,
так молю: отними же мои глаза…
Не за то, что они не нужны теперь
или просто отчаянно долго лгали,
не за всё искушение их печали;
Я поверил, когда Ты просил: «Поверь».
Вот ладонь, вот и сердце моё, смотри,
Отведи меня к водам в пустыне, к чуду,
Всё, что видеть мешает Тебя повсюду,
Как чужое, ненужное забери.
Даже этот неловкий упрямый стих…
Ты пришёл, чтоб незрячие вдруг прозрели,
Чтобы гроздья в ладонях Твоих дозрели,
Став бессмертным, которое больше их.
* * *
Чего желаешь Ты, мне тело давший,
В котором Твой не уместится свет,
Ты, за меня умерший и страдавший,
Чего Ты хочешь от меня в ответ?
И каждый раз я жду ответа тщетно,
Ему и впрямь не нужно ничего,
Он к вечности готовит незаметно
Меня всего.
* * *
Как хочется ни помыслом, ни словом
С пути не сбиться, не свалиться в ложь,
Не страшен страх, страшней не быть готовым,
Когда внезапно Ты ко мне войдешь.
И все вокруг преобразится светом,
Где тени нет и оправданья нет.
Как тяжело себе признаться в этом:
Меня пугает Твой бескрайний свет.
Позволь мне хоть руки Твоей коснуться,
Издав чуть слышный покаянный стон,
Не дай в испуге смертном отвернуться,
Когда замру, любовью ослеплен.
* * *
Если исчез огонь, остаётся дым,
Тьма остаётся, если исчезнет свет,
Бей и казни, только сделай меня живым,
Ведь без Тебя ни мученья, ни счастья нет.
Эти попытки мои говорить с Тобой,
Как заикание, нищей душе прости,
Всё отними, но позволь прошептать: «Живой…»
И в тишину полнозвучную отпусти.
* * *
Что с сердцем? На сердце опять тяжело,
Как тесно, как трудно вынашивать чудо,
Неведомым пламенем грудь обожгло,
И боль возвратилась к тебе ниоткуда.
И ноша отчаянно, жутко болит,
Становится белым, слепящим пожаром,
Но вдруг возвратятся дыханье и ритм,
Рождая всё новое с каждым ударом.
* * *
Брось меня зерном в борозду пустую,
Смерти неизбежной меня оставь,
Всё сумею, Всевышний, и всё смогу я,
В каждом камне и ветке Тебя узнав.
Как же может быть сердцу иное мило,
Если Свет, сияющий за версту,
Говорит: «Опустела твоя могила»,
Я счастливым побегом к Тебе расту.
* * *
Нет, не тоска и не печаль немая —
Скрытого света тихое естество,
Мёртвое тело нежно с креста снимая,
Смотрят с любовью апостолы на Него.
Это почти позабытое удивленье
Силе, которой каждый из них спасён,
Как им давалось хотя бы прикосновенье
К Истинно Сущему раньше любых времён?
Воин копья наконечник о камень точит,
Прочь по казармам распущен его отряд,
Если просил Он за этих: «Прости им, Отче»,
Что означало: «Не ведают, что творят»?
«Поторопись, Иосиф, почти стемнело» —
Кто-то процессию эту спешит догнать,
Будет Мария тяжёлое это тело,
Словно младенца, заботливо пеленать.
Только в гробнице оставят Его в покое,
Камнем тяжёлым отрезав от всех пути,
А через сутки произойдёт такое,
Что ни поверить нельзя, ни произнести.
* * *
Плывёшь, как щепка, по течению,
Один, но кажется порой,
Что всё возможно, лишь прощению
Немного сердце приоткрой.
Страданий райское преддверие
Едва ли можно пропустить,
Но как себе своё неверие
И страх небытия простить?
Пороги, подать подорожная,
Река впадёт в небесный свет,
Мне весть шепнула невозможная,
Что вечен я, а смерти нет.
* * *
Не книги, нет, и даже не картины
Ростков незримой истины полны,
Земную жизнь пройдя до середины,
Мы доживать её обречены.
И нет ни чащи, ни зверей, ни ада,
Кругом земля и тени, посмотри,
Но преисподней, в сущности, не надо,
Она кричит у каждого внутри.
Туда спуститься можно без усилий,
Расслабься, не юли и не робей,
И лишь рассудок — бедный твой Вергилий,
Он с каждым кругом будет всё слабей…
Так нужно ли бросаться в этот омут?
Такая боль достойна ли труда?
Пускай в своих слезах другие тонут,
А ты живи спокойно, как всегда.
И спать ложись пораньше — всё полезней,
Но двери-окна перед сном проверь,
А если скоро этот мир исчезнет,
То это скоро будет, не теперь.
А будет сон о том, как тает льдинка
В пустом твоём бокале на столе,
И мается заевшая пластинка,
И жадно прижимается к игле.
* * *
По ягоде, свои считая дни,
От виноградной отрываю грозди,
Пока в Твои запястья входят гвозди.
Меня, Распятый, в Царстве помяни.
Спасенье с болью смешаны в одно,
Не требую и не прошу награды,
Лоза любви приносит винограды,
И в кровь преображается вино.
* * *
Счастье есть. Есть неверие и тоска,
Есть печаль и ненужный смех,
А у жизни опять не нашлось куска,
Чтоб хватило его на всех.
Есть свобода и рабство, и чудо есть,
Что не видим порой в упор,
Есть и ужас, и горе, и ложь, и месть,
Вечно юная до сих пор.
Есть деревни, поселки и города,
Это верно, как дважды два,
Время есть, текущее, как вода,
Что мои поглотит слова.
Тот, кто партию начал, не гасит свет
И за пешку отдаст ферзя,
Есть любовь и прощенье, а смерти нет,
Позабыть ни о чём нельзя.
* * *
Когда любовь вдыхая в глину,
Подобием творил её,
Ты видел суть и сердцевину,
Как всё творение Своё.
Я, потерявшийся во мраке,
Не верю людям и словам,
Ищу видения и знаки,
Став жалкой полутенью сам.
А Ты всё время ходишь рядом,
Не устрашая, не виня,
Одним присутствием и взглядом
Мне возвращающий меня.
* * *
Чем же можем, такие практичные, мы гордиться,
Что напрасно стремимся себе доказать самим,
Если Бог выбирает провинцию, чтоб родиться,
Если он выбирает пещеру, а не Олимп?
Так о чём же мы спорим, каких доказательств ищем,
За какими науками следуем по пятам,
Если вот Он — в яслях — и царям, и волхвам, и нищим
Предъявляет Себя, всё расставивший по местам?
Вот увидишь Его и подумаешь: неужели
Ты и есть мой Творец, что превыше добра и зла?
А Младенец молчит, улыбается в колыбели,
Невредимые тянет руки к губам вола.
Журнал "Православие и современность", № 44 (60)