Информационно-аналитический портал Саратовской митрополии
 
Найти
12+

+7 960 346 31 04

info-sar@mail.ru

Доктор Лиза: «Мы все — странники»
Просмотров: 10502     Комментариев: 2

Есть такие больницы, где больные не поправляются. Они называются хосписами. Здесь — почти домашняя обстановка, есть возможность жить в клинике целыми семьями, тут избавляют от мучительной боли. В России хосписов около ста.
Два из них, онкологических, основала доктор медицинских наук Елизавета Петровна Глинка, а если попросту — Доктор Лиза. Так ее называют читатели ее страницы в Живом Журнале, на которой Лиза пишет о буднях этих «небольниц». Так ее зовут добровольные помощники, больные, подопечные бездомные с Павелецкого вокзала — им Елизавета Петровна оказывает медицинскую помощь каждую среду. Сегодня мы говорим с Доктором Лизой о хосписах и о реальной помощи тем, кто умирает.

—Елизавета Петровна, у Вас — американское гражданство. Как появилась идея строить хосписы именно в России?

Фото из архива Елизаветы Глинки—Я родилась и выросла в России. Вышла замуж за американского адвоката — уехала в Штаты. Родила старшего сына и продолжила учиться: в России получила образование анестезиолога-реаниматолога. Просто так сидеть дома не могла — характер не такой. Как-то мой муж предложил мне поработать в американском хосписе. А еще до первого визита туда мне попалась книга журналиста, который потерял дочь, умершую от рака. Книга называлась «Я ушла счастливой». Спасти девочку было невозможно, но последние дни ее жизни обрели иной смысл, благодаря одной из хосписных служб Европы.

Побывав в хосписе, я задалась вопросом: почему такого учреждения нет в моей стране, разве там люди не болеют раком? Сегодня в Москве действуют восемь хосписов, в Киеве — пока один. Это клиники, где обеспечивается бесплатный квалифицированный уход за обреченными больными, а также патронажное наблюдение на дому.

—Вы возглавляете международный фонд, который помимо хосписов занимается проблемой бездомных в Москве. Расскажите — как?

—К сожалению, клиники для бездомных в Москве нет, поэтому моей команде приходится работать практически на улице.

Раз в неделю мы приезжаем на Павелецкий вокзал, куда приходят больные бездомные. Мне подарили машину «скорой помощи», к которой они и идут. Это такой портативный госпиталь, в котором мы перевязываем больных, пытаемся вызвать им государственную «скорую», поскольку сами мы не можем госпитализировать кого бы то ни было.

Бездомные идут, и не только с болезнями, но и просто с любыми своими проблемами.

—Как приходят к Вам больные? Вы пишете в ЖЖ, что к Вам обращаются уже не только жители столицы, но и люди из регионов.

—Откуда приходят больные? Для меня это загадка. Видимо, они передают телефон друг другу. У меня больные, к сожалению, не поправляются. Семьи тех, кто погиб, общаются друг с другом и передают таким образом информацию. Единственный пиар, который я себе позволяю, это мой Живой Журнал, где опубликована информация обо мне, есть телефон. Больше ничего нет. Сколько я ни давала интервью, журналисты никогда не дают информации о фонде: ни реквизитов, ни имени, ни телефонов, по которым могли бы обратиться больные.

Фото: Роман Камин—В России всегда странно относятся к благотворителям, часто полагая, что люди, тратящие большое количество денег на кого-то, кроме себя, своего рода «юродивые». Юродивых жалеют, но не упускают случая надуть. Часто ли Вас пытаются надуть, принимая за блаженную?

—Не знаю и не хочу этого знать. Я просто делаю свою работу, которую люблю и считаю важной. Для себя. Для больных. И еще — я не помогаю ВСЕМ. А только тем, кто в этом действительно нуждается.

—Если в стране практически нет хосписов — о чем это, на Ваш взгляд, свидетельствует?

—На мой взгляд, это говорит о том, что об этой проблеме мало говорят и пишут. О том, что обреченные люди остаются одни. Убеждена, что если говорить об этой проблеме, писать, рассказывать и показывать, хосписы появятся везде, где они необходимы, и будут доступны всем.

—В одном из своих интервью Вы упоминали о канцерофобии — боязни заболеть раком. Большинство здоровых людей полагают, что диагноз «рак» — это фактически смертный приговор. А как на самом деле?

—Рак — это только диагноз. И надо научиться жить с тем, что случилось. Случаи не только ремиссии, но выздоровления есть и будут. Это тяжелое заболевание с не менее тяжелым лечением, но сдаваться не надо. Вообще никогда нельзя опускать рук. Больны вы или здоровы.

—Вы упомянули как-то, что любите старый джаз. Всему миру известен Луи Армстронг, который, заболев раком, был вынужден прекратить играть джаз и начал… его петь. Значит, случаются чудеса с теми, кто заболел раком?

—Не часто, но бывают. Ведь в жизни всегда есть место чуду: просто мы этого не замечаем. А ведь так важно не пройти мимо, увидеть, разглядеть.

—Если бы у Вас была возможность хоть что-то изменить в мире — что бы Вы сделали?

—Я бы сделала медицину бесплатной и доступной для всех — для богатых и бедных. С высоким уровнем лечения.

 —«Никогда не говори никогда»,— гласит классическая американская поговорка. Врач хосписа согласен с этим? —Конечно. Ведь мы никогда не знаем, что будет завтра или через час. Да и вряд ли кто знает.


   Тем, кто может и хочет помочь фонду,
   который возглавляет Елизавета Петровна
   Глинка, мы предлагаем эти реквизиты

   Получатель: МОО «Справедливая помощь»
   ИНН/КПП: 7705044627/770501001
   ОГРН: 1037739511545
   Банк: КБ «Юниаструм Банк»
   БИК: 044585184
   к/с.: 30101810600000000184
   Расчетные счета:
   в рублях 40703810700300008620
   в долларах($) 40703840000300008620
   в евро (EURO) 40703978600300008620

     С любыми вопросами, связанными
    с деятельностью Елизаветы Глинки,
        можно обращаться по телефону
                        (495)589-77-92.

—Хоспис в переводе с латыни — «странноприимный дом». Кто странник в хосписе?

—Мы все — странники. И больные, и персонал.

—Насколько часто неизлечимо больные обращаются к Богу в последние месяцы своей жизни?

—Очень часто: интуитивно ищут защиты и успокоения.

—А как не бояться смерти? Ведь, по сути, это главный экзамен в нашей жизни… Есть ли «список литературы» для подготовки к нему?

—Как не бояться смерти? Не знаю. Нужно верить в то, что там, куда улетают наши души, лучше, чем здесь.

А для того, чтобы было спокойно и светло на душе, я рекомендую верующим больным читать Евангелие, проповеди святителя Луки Войно-Ясенецкого и многих других святых. Людям нецерковным — то, что они любили читать до болезни. Однако хочу добавить, что я не рассматриваю смерть — как и рождение, впрочем — в качестве главного экзамена нашей жизни. Это просто часть нашей жизни. То, что мы изменить не можем.

Подготовила Анастасия Кирилловых
Газета «Берег» № 7 за 2009 г.

 

Летопись любви

Из Живого Журнала Доктора Лизы

Нам нет дела до чужого горя. Жестокие и немилосердные, мы в большинстве своем равнодушны к страданиям других людей. По крайней мере, до тех пор, пока мы молоды, сильны и благополучны и пока живы и здоровы все наши родные и близкие. Но где-то в глубине души мы все-таки понимаем, что так будет не всегда. И возможно, что эти рассказы Елизаветы Глинки о последних днях жизни обитателей хосписа заставят многих остановиться, задуматься и по-иному взглянуть на свою жизнь.

Варежки

Январский яркий день. Крохотная комната в коммуналке в центре города. Даже не знала, что такие остались. Длинный коридор с перегоревшими лампочками, заставленный всем — от стиральных машин до пыльных лыж в чехлах.

Лидия Александровна, 68 лет. Живет одна. Родственники есть, но отношений с ними не поддерживает.

—Не хочу им мешать. Всю жизнь я кому-нибудь мешала. Потому одна. Сложилось так. Я библиотекарь. Почти сорок лет на одном месте.

Она попросилась в хоспис не сразу. Мы встречались с ней раз в две недели, говорили о том, что ее волновало — нет, не о болезни. О каком-то племяннике Мишке, который должен закончить институт, о газетах, которые становились все дороже, а значит, были недоступными для маленькой пенсии. Больше всего говорила о церкви рядом с домом, прихожанкой которой она была. Посты и праздники — вечерние службы, литургии и постоянные молитвы — это и было ее жизнью.

Она попросила встретиться с ней около храма. Было очень холодно, я выскочила из машины и увидела ее, замерзшую, в поношенном пальто с меховой опушкой и платке, повязанном поверх старой шапки. Увидев меня, она замахала руками, на которые были надеты две вязаные варежки разного цвета.

—Идите, идите, Петровна! Давайте я вам храм покажу. Замерзли?

Я дрожала от холода, и она сняла с себя варежки.

—Наденьте. Я сама вязала. А потом по одной потеряла — но они теплые.

В храме она преобразилась — стала радостной, смелой, проходя вперед и освобождая место: «Поближе к алтарю, чтобы батюшку слышать». С ней здоровались и спрашивали о здоровье.

—Все слава Богу. Вот, с доктором пришла,— улыбалась она.

Через несколько дней мы перевезли ее в хоспис. Утром она хотела пойти умыться — встала и упала. Сестры прибежали позвать меня.

—Лидия Александровна...

—Петровна, миленькая, слабость такая сильная. Все плывет. Господи... Страшно.

Она ушла за несколько минут. Очень сильно плакал священник-монах, которому она исповедовалась. «Кроткая она была женщина. Мученица».

В ординаторской у меня остались ее варежки — бежевая и зеленая.

Миша Неверицкий

Дважды пересмотрела историю болезни: указан возраст — 29 лет. А выглядел, как подросток. Опухоль средостения, трахеостома. Трубка была с голосовым клапаном, поэтому Мише удавалось говорить с нами.

Фото Анастасии Кирилловых—Я ничего не успел, Петровна. Не женат, не образован, не обеспечен. Все суетился. Мать жалко.

Дома у него оставалась слепая мать, которую он ограждал от любых переживаний.

—За что ей такое? Она родила меня поздно, в сорок с лишним. Не звоните ей часто. Не мучайте.

Мать, конечно же, знала, но по негласной договоренности они оба не упоминали ни о диагнозе, ни о прогнозе. Ее два раза приводили в хоспис. Видимо, она ослепла не так давно, потому что ходила плохо и целиком зависела от проводника. Проводником был ее старший сын. Приходил он редко. Вернее, почти не приходил.

—Мама, вы как там без меня?

Не оставлял и нас своими заботами. Кормил рыбок и птиц и звал меня к телефону, если я была не в отделении.

—Вот чего все носитесь, Петровна? Ходить надо, не бегать.

Глядя на Мишу, я поражалась его умению радоваться. Его радовало ну буквально все — и снег, и утро, и даже обычное: «Привет, Миша, как ты сегодня?».

Он сам спросил меня, сколько осталось.

—Немного, Миш. Совсем немного.

Заплакал.

—Матери не говорите...

Он вытер глаза и, перейдя на «ты», попытался что-то сказать еще. Не получилось. Взял бумагу, размашисто написал: «Чего сидишь — попа зови скорее!!!».

Ушел он тихо. Так же, как и жил.

Он один из тех, с кем мне очень хочется встретиться там, куда они уходят, и сказать: «Привет, Миш, как ты?».

Андрей и Ольга

Им было по 24 года. Одесситы. Пять лет прошло с тех пор, как они венчались у нас в хосписе. Красивая пара.

Андрей заболел внезапно. Его пытались лечить в нескольких больницах, и последний путь протекал по маршруту больниц Одесса — Киев. Позади масса консилиумов и приговор: «Безнадежен». В хоспис.

Ольга зашла к нам вместе с матерью Андрея. Имени матери не помню, но ее лицо и глаза, как будто расколотые болью пополам, узнаю сразу даже сейчас. Оля — большеглазая, с каштановыми волосами, высокая и тоненькая.

—Он поправится, потому что я его люблю.

Фото Евгения КирилловыхОна не находила себе места. Металась по палате и отделению, открывала и закрывала двери, отвечала на бесконечные звонки друзей из Одессы по обоим телефонам — своему и мужа. Подходила к окну, смотрела в него, подходила к кровати. Говорила с ним, плакала, снова говорила, снова плакала. Заходила в церковь, ставила очередную свечу и возвращалась в палату. А ему становилось хуже очень быстро.

Вечером Ольга влетела в ординаторскую и сказала:

—Я хочу обвенчаться. Это можно?

Ответили, что можно, если согласится священник:

—Мне надо сейчас, я чувствую это. Ведь если мы повенчаемся, то тогда мы встретимся с ним после смерти.

Это не было вопросом — это было утверждением.

Священник, который и был в хосписе всего первую неделю, венчал их на следующее утро. Мы были свидетелями и держали свечи и венцы. Андрей лежал. Мы плакали. Венчальная свеча дрожала в его руке, и Ольга держала ее вместе с ним.

Счастливая Ольга после таинства поехала вместе с мамой Андрея встретить кого-то из родственников. Через час мы позвонили ей и попросили вернуться. Когда они вернулись, Андрея уже не было. Бегущие шаги и крик: «Андрей, ну не надо!».

Еще через час спросила:

—Оля, что мы можем сделать для тебя?

—Я к нему хочу.

Она, как ребенок, прижалась ко мне и долго плакала.

Она пишет в хоспис письма. И подписывает их до сих пор — Андрей и Ольга.

Страстная пятница

Вот уже третий год с наступлением Страстной Пятницы я вспоминаю мальчика Игоря. Ему было 13 лет.

Его отец — православный священник в селе под Киевом. Узнав о болезни сына (а мальчик заболел, когда ему было два года), отец дал обет. Он оставил светскую работу и посвятил себя служению Церкви. Закончил Духовную академию и был рукоположен. Приход ему достался маленький и заброшенный. Своими руками восстанавливал храм, библиотеку и трапезную.

Жила семья недалеко от хосписа, в служебной однокомнатной квартире, которую семья получила от ЖЭКа, в котором отец Георгий работал дворником. За 20 долларов в месяц и жилье.

Мальчик был измучен болезнью, слабенький, но очень мужественный. Он редко плакал, мало просил, и единственным из его капризов было: «Попить с Петривной чаю». Он приглашал меня в палату, мы договаривались о времени, и с отцом Георгием и матушкой Таней пили чай, обсуждая погоду, цветы и церковные дела в Песковке. Игорь говорил только по-украински и учил меня языку.

В Чистый Четверг Игорь объяснял мне, что надо обязательно хорошо умыться с раннего утра — обязательно холодной водой — и что нужно найти самую холодную воду в хосписе. Мы объехали на его коляске все раковины и нашли «самую холодную» в ординаторской. В пять утра, как рассказали сестры, он плескался в раковине. Отец вместе с другим священником причастил его и украсил палаты вербой. Семья готовилась к Пасхе.

Отец Георгий тратил по три часа в электричках, добираясь до храма. Вставал в четыре утра, ехал на службу, исповедовал, причащал, наставлял, а вечером возвращался в хоспис, где доживал последние дни его сын.

Так было и в Страстную Пятницу.

С Игорем осталась мать. Мы вместе сидели у постели Игоря, когда началась агония. Я взяла ее за руки, и мы держались друг за друга некоторое время после того, как он перестал дышать. Таня не плакала, мы долго сидели обнявшись и молчали.

Я долго набирала номер отца Георгия, чтобы сказать ему о том, что Игорь ушел. Трубку взяла какая-то женщина и сказала, что отец Георгий выносит Плащаницу и подойти не может. После службы кто-то привез его на машине попрощаться с сыном.

Хоронили Игоря в воскресенье под «ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!».

Отец Георгий продолжает служить в том же храме в Песковке. Он приезжает в хоспис — днем и ночью, когда есть нужда в нем — и причащает умирающих детей, утешает родителей и исповедует самых сложных больных, которые не идут на контакт практически ни с кем. Он же их и отпевает, так как, проведя с ним время, родственники больных не хотят других священников. Он никогда не берет за требы ни денег, ни подарков. Несмотря на то что у меня есть земля в Киеве для похорон бомжей, он готов на своем церковном кладбище хоронить их.

Совсем недавно я узнала о том, что ни один из тех, кого он окормлял в хосписных палатах, не знал, что у отца Георгия здесь же три года назад умер маленький сын.

Для тех, кто захочет посетить страничку Доктора Лизы в ЖЖ, вот адрес: www.doctor-liza.livejournal.com

[Подготовила Анастасия Кирилловых]
Загрузка...