предыдущая глава     К оглавлению     следующая глава

Сказания об избиении монахов на горе Синайской
и о пленении Феодула, сына Нилова

Сказание четвертое

Внезапное нашествие варваров, избиение нескольких святых иноков, пленение Феодула, сетование святого Нила в уединении и утешение его

"Но между тем как отшельники сии, в таком расположении духа, усердно служат Богу, внезапно, сверх чаяния, подобно буре, нападает на них откуда-то варварская дружина: и в глубокое утро сии беззаконные устремляются на богочестивых, едва только окончивших священные песнопения. Случилось, что и я с сыном был там же, сошедши со святой горы посетить живших при купине святых, как привык сие делать издавна. Варвары, подобно бешеным псам ворвавшись и крича что-то непонятное, собирая все, что было заготовлено для пропитания в зиму (ибо монахи сушат и сберегают на такую потребность древесные плоды, которые годны в пищу и могут долго сохраняться), и нас самих заставив носить это, выводят из церкви. И тех, которые старее годами, совлекши с них платье, нагих ставят в ряд для убиения, потом, окружив их с яростию и искоса бросая на них огненные взгляды, извлекают мечи.

Сперва приказывают протянуть шею иерею святого места, и стоявшие около него, которых было двое, наносят ему мечами удары, не оба вдруг, но один за другим, с той и с другой стороны, поразив в затылок. Иерей не произнес жалобы на боль, не показал смущения в лице, не обнаружил и следа страдания, но только положил на себе крестное знамение и тихо произнес устами: "Благословен Господь!" Первый удар, от затылка прошедши чрез ухо, достиг до челюсти, а второй от плеча простерся до груди. И таким образом блаженный, тихо восколебавшись, пал в благопристойном виде, умерщвляемый и обнаженный, не показав в себе ничего неприличного: какая-то приятность процветала в его теле и прикрывала неблагообразие наготы.

Сие-то святой только что с вечера пророчески дал знать и делом и словом, когда бывшим за вечернею трапезою с необычною для него ласковостию сказал: "Почем знать, соберет ли всех нас воедино, хотя еще раз до смерти, это пиршество, эта трапеза?" Потом берут и умерщвляют жившего вместе со старцем, дряхлого так же по летам и крайне обветшавшего от подвижнических трудов. Вслед за тем умерщвляют и прислуживавшего обоим отрока, и именно таким образом. Один из варваров велел ему собрать рассыпавшиеся древесные плоды, отрок в угождение приказавшему садится на землю, тщательно набивает пазуху, сгребая руками лежащие перед ним плоды, как было ему велено, всеми мерами показывая старание угодить как способный к услугам и думая, что, оказавшись рачительным, искупит тем жизнь. Но нимало не помогло ему это. Не смягчил он варварской жестокости и не привел в кротость, которая далека была от естественного варварского помысла: другой, стоявший позади, тайно извлек меч из ножен. Отрок, или слыша, как извлекаем был меч, или предчувствуя готовящееся ему убиение, как испуганный шумом, обращает при этом несколько смущенное страхом лицо, но стоящий перед ним еще более устрашает его варварским криком и блуждающими взорами, и тогда варвар с великою силою вонзает в ключицу меч, прошедший прямо от поддерживающей печень связки до груди, – и отрок, прежде нежели меч извлечен был обратно, лежит уже мертвым; или от страха умер он, или так как удар был смертелен, то, прежде нежели ощутил он смерть, душа немедленно исторглась из телесных сосудов и разрешилась от уз, из которых с трудом исходит, будучи связана с телом крепкими узами.

Остальных же нас, не знаю, по какому побуждению, гонят, давая знак рукою, чтобы мы бежали; в руках же держат еще окровавленные мечи. И иные, поспешая достигнуть горы, побежали ущельями, а на самую гору не всходят, держась той мысли, что стоял на ней некогда Бог и вещал с нее народу.

Но я оставался безмолвным в сильном затруднении, связуемый нежною любовию к сыну, не имел сил удалиться, не думал и о спасении своем, удерживаемый узами естества, пока сын не стал мне делать знаков глазами, побуждая уйти, чем едва и заставил удалиться. Ноги мои шли вперед, за ними, не знаю как, следовало все тело, но сердце не хотело идти, заставляя часто обращать лицо к отроку: не имел я сил остановить взор на себе самом, не продолжением пути занимался, но с жалостию обращал взоры назад. Так, однако же, достиг я до горы, следуя за шедшими впереди, и с высоты смотрел, как уводили бедного сына и как он, не смея глядеть свободно, украдкой от уводивших обращал ко мне [1] скрытные взоры.

Таковы узы естества: не расторгаются они при разлуке телесной, но скрепляются еще сильнее. Когда душа не имеет близ себя любимого, тогда в отсутствии [2] еще более влечется к нему и всецело им занимает память, не имея при себе того, что могло бы удовлетворить вожделению. А как велика скорбь и как жестоко мучение разлучаемых таким образом, знают изведавшие это опытом; не испытавшие же пусть научатся сему из примера бессловесных, в которых без науки вложено естественное, непреодолимое чувство сострадательности у детей к родившим и у родивших к детям; и оно в родивших к детям при разлучении с ними разными признаками и явными страданиями изобличает [3] нежную привязанность.

Так, уводимая корова болезненно и не умолкая мычит, часто оборачиваясь к увлекаемому от нее тельцу, и глазами выражает [4], как велико ее страдание. Поелику природа для бессловесных не имела другого орудия, которым бы обозначалось ощущаемое ими страдание, то одним глазам присвоила способность служить знаками печали и сделала, что потупленные глаза как бы вопиют о том состоянии, которое сделать известным нет другой возможности. А увлекаемый телец, не даваясь уводящим его насильно, иногда, как к священному убежищу, прибегает к матерним сосцам и поелику не может обнять их руками, то держится за них пока ртом, а иногда кружится около матери и порывистыми скачками сказывает о своей нужде, потому что лишен дара слова, которое могло бы объяснить страдание жалобами.

Но не знаю как явившись на верху горы, потому что помысел не сопутствовал уводимому телу и занят был только бедствием сына, вот не вижу более и его, сокрытого от взора великим расстоянием, и, не зная, что с ним делается, обращаю слова свои, как и естественно, к Богу, оплакивая плен сына и сетуя об избиенных святых, и говорю: "Где же теперь труды воздержания вашего, блаженные и треблаженные? Где злострадания терпения? Ужели этот венец прияли вы за великий подвиг? Эта награда уготована была вам за долговременное подвижничество? Ужели напрасно было течение ваше путем правды? Тщетно трудились вы о добродетели?

И когда готовилось вам убиение, беспомощными оставил вас Божественный Промысл, убийцам не воспротивилось правосудие, беззаконная рука возымела силу над преподобными телами и нечестие величается победою над благочестием, кичась, без сомнения, тем, что восторжествовало над истиною! Почему купина не воспылала древним пламенем? Почему не попалила приближавшихся злодеев? Почему не поглотила их, расступившись, земля, как некогда вместе с кущами и со всем родством пожрала весь сонм Кореев? Почему умолкли чудные страхования горы Синая и не поразили беззаконных гласом громов, непроницаемостию мрака и блистаниями молний? Напротив того, в бездействии оставалась отмщающая сила, не наказала обидчиков необычайными громами и пламенниками, не спасла обиженных мощною рукою, чтобы варвары, изведав на опыте чудо, дознали беспримерное могущество непреодолимой силы. При самой купине и горе Законоположения пали сии благочестивые, подобно бессловесным жертвам, и не оказано им помощи.

Где была сила, потопившая некогда египтян и глубину морскую соделавшая для них гробом? Где была сила, каменным градом избившая некогда иноплеменников, которые вступили в войну с израильтянами, и народу своему даровавшая победу без труда и кровопролития? Где была эта сила, которая и в другой еще раз, когда враги вторглись в Святую Землю, ввергла их в умоисступление, так что обратили оружие свое друг против друга, не разумели, что избивают в ослеплении один другого, и в убитых не признавали своих? Куда сокрыла она помощь свою, не укрыв впадших в руки злоумышленных? Но хотя обуздывала прежде свирепую ярость львов и неодолимую силу огня на ввергаемых, уважив досточтимость жития и громогласно провозвестив благочестие отроков, однако же добродетель этих мужей соделала как бы сомнительною, лишив их всякой помощи и наводя тем на мысль, будто бы недостойны были попечения о них".

Но все это говорили горесть и печаль, которые и старающихся сохранить целомудрие ума доводят бедствиями до ропота. И сие извинительно в состоянии мучительного страдания, которое опечаленного и препобеждаемого, может быть, великостию злоключений заставляет говорить многое и против воли.

Божия же помощь нередко оставляет и праведных, предавая их мучителям на претерпение разных истязаний и неправедного убиения, чтобы явным соделалось благоискусное мужество подвизающихся и просияла светоносная сила веры, до смерти не ослабевшая в своем дерзновении, но всецело страданием препобедившая неистовство мучителей. Как оставшиеся не хотят удалиться из пустыни, неблагоустроенной жизни в городах предпочитая лучше смерть, так и скончавшимся лучшим казалось умереть, нежели терпеть пороки, господствующие в обитаемой вселенной. Ибо знали они, что смерть душевная тяжелее смерти телесной и умереть в грехе опаснее, нежели умереть от меча: одна смерть подвергает малому и кратковременному страданию, а другая продолжительному и непрестанному мучению.

Когда же варвары, и многих других убив и ограбив в пустыне, ушли на довольное расстояние, а наконец и ночь дозволила нам небоязненно выйти из гор, сошли мы и занялись погребением тел. И прочих находим давно уже умершими, а святой старец еще дышал и мог с нуждою говорить. Сев около него и оплакивая постигшее нас, так провели мы целую ночь, и старец увещевал нас не смущаться такими искушениями. "Сатане обычно, – говорил он, – испрашивать у Бога, кого бы подвергнуть искушениям. Ибо скольких умертвил он у Иова, погубив кого огнем, кого мечом, а кого падением дома?" – "Но вас да не приводит в колебание все это, – продолжал старец. – Ибо Подвигоположник знает, по какому суду предает подвижников противнику, уготовав светлые награды и воздаяния благодушно приемлющим удары. И каковы сии воздаяния, показывает великий Иов, который все, что по видимому утратил, получил в сугубой, лучше же сказать, в гораздо большей и несравненно превосходнейшей мере. Ибо яже око не виде, ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша (ср.: 1 Кор. 2, 9) – все это, превышающее и подвиги благочестия, и чувство, и ум, уготовал Бог подвизающимся ради Его.

Так и подобало великодаровитому Богу воздаяниями превзойти труды и венцами препобедить подвиги, даровать подвижникам то, на что не было и надежды, чего и получить не чаяли, чтобы и должную награду воздать, и воздаяние сие, по превосходству оного, соделать даром благодати". Сие говорил он и лобызал окружающих его, пока доставало у него сил говорить и двигать язык. Потом он скончался, и мы со слезами его, и вместе с ним и других, предали земле.

Потом, так как тьма позволяла еще совершать путь скрытно, успел я прийти и к вам. Двое из убиенных именовались Павлом и Иоанном, а пресвитер – Феодулом, скончались же сии почившие в седьмой день по Богоявлении, то есть на четырнадцатый – января месяца. А людям благоговейным, без сомнения, любопытно знать и время, и имена, особливо желающим участвовать в праздновании дня памяти святых. Были же убиты и другие за много лет прежде сего, и их память, по дальности пути и ради множества собирающихся, совершается в этот же день".

1. Вместо: ώς έμέ по рукописи читается: είς έμέ. ^
2. Вместо: έπάγουσα по рукописи читается: άπουσα. ^
3. Вместо: έλέγχοντα по рукописи читается: έλέγχουσα. ^
4. Вместо: βοωσα по рукописи читается: δείκνυσα. ^

предыдущая глава     К оглавлению     следующая глава