Помню свою первую мысль, пришедшую на ум после того, как узнала о том, что архиереем в Саратовскую епархию назначен бывший архимандрит Лонгин, настоятель подворья Троице-Сергиевой Лавры в Москве: "Теперь все будет хорошо". У православных верующих появился настоящий духовный пастырь. За недолгое время правления, прошедшее со времени хиротонии, владыка Лонгин развил такую бурную деятельность, что журналистская братия едва поспевает писать об освящении построенных храмов, закладке новых, многочисленных встречах-знакомствах с представителями правительства, предпринимателями, военными, педагогами. По его благословению и приглашению в Саратове побывали со своими лекциями диакон Андрей Кураев, профессор Московской Духовной Академии Осипов, поэтесса Олеся Николаева и многие другие. Впервые епархия чтила память всеми любимого Архиепископа Пимена (Хмелевского). Были проведены две конференции, призванные наладить диалог между светской и церковной элитой.

Удивительно, но равнодушных ко всему происходящему людей я еще не встречала. Кто-то проникся уважением и жаждет хоть в чем-то помочь в деле возрождения духовности. Кто-то скептически настроен, привыкнув к тому, что любые дела на благо людей не могут не иметь под собой корыстных интересов. Относя себя к первым, хочу опровергнуть вторых, предлагая вниманию читателей интервью с Епископом Саратовским и Вольским Лонгином.

— Подведите, пожалуйста, итоги вашего правления. Ведь это, перефразируя известное выражение, сто с лишним дней, которые потрясли епархию.

— Это неизвестно, кто кого больше потряс, я епархию, или епархия меня (смеется).

— И кто больше?

— Это взаимно. А если говорить всерьез, то я не стал бы так оценивать свое пребывание в Саратове. Вообще, я не сторонник искусственного разделения времени на какие-то условные этапы. Не люблю ставить цели и ограничивать их достижение временными рамками. Могу только сказать, что эти дни, эти три месяца — время знакомства, моего знакомства с епархией и епархии со мной.

До моего назначения в Саратов я был настоятелем подворья Троице-Сергиевой Лавры в Москве. Нужно сказать, что сама Лавра — это источник кадров Русской Православной Церкви, сердце русского Православия. Это не только православная святыня, это островок идеальной жизни. Там тоже, конечно, есть свои недостатки, ведь там живут люди, а у кого из живых людей нет недостатков? Это естественно. Но там — идеальное богослужение, идеальное отношение к приходской жизни. Идеальное настолько, насколько можно. И я стремился на подворье Лавры все это воспроизводить. В распорядке нашей монастырской жизни, в богослужебном уставе, в сложившейся атмосфере братства. Хотелось достичь чего-то правильного. Это до некоторой степени, конечно, идеальные представления. И когда они встречаются с реальной жизнью, происходит конфликт, и внутренний, и внешний. Ведь реальная жизнь и богаче, и сложнее. Лавра — это школа. А школа всегда — образцово-показательное учреждение. Все, что находится за ее пределами, кажется новым. Об этом слышал и знал со стороны, но на себе никогда не испытывал. Этот элемент нового в моей жизни присутствует. Епископство для меня — новое служение. Появились многие обстоятельства, о которых я, конечно, знал. Но мне не приходилось заниматься многим из того, чем приходится заниматься теперь.

Именно поэтому для меня прошедшие сто с лишним дней были временем знакомства, которое продлится и еще некоторое время. Пока разбираюсь во многих окружающих меня вещах, стараюсь не делать никаких поспешных выводов, не тороплюсь оценивать людей и обстоятельства.

— А каковы ваши первые впечатления о епархии?

— Сегодня ситуация в нашей епархии такая же, как и в других российских епархиях. Очень много у нас и положительного. Все больше убеждаюсь, что у нас много хороших священников. В основном, это молодежь — воспитанники возрожденной Духовной семинарии. Там, где священник хороший, люди ходят в церковь. Это может быть даже и не храм, а оборудованное под него временное помещение. Здесь часто нет комфортных условий, но если люди видят истинного служителя, то идут к нему, идут в церковь. Я это знаю, так как много езжу, много наблюдаю. И убеждаюсь в том, что потенциал у нас огромный. Нас, духовенства, просто мало. Должно быть, конечно, больше. Есть и священники, к которым люди не идут. Не хочу как-то их упрекать и осуждать. Хотелось бы думать, что это поправимо.

Свою основную задачу я вижу в том, чтобы наладить постоянную "двустороннюю" связь в епархии. Мне необходима возможность и следить за служением священников, и помогать им. Для этого, скорее всего, будет создана специальная структура. К осознанию этой необходимости я пришел под впечатлением от поездок по епархии. Я увидел, что священники предоставлены самим себе. Есть или нет у них, не то что возможность служить, а семью накормить и самому выжить, абсолютно никому неизвестно. В каких условиях священник живет, в каких условиях он трудится — этими вопросами никто не задается. Для примера сопоставлю два прихода.

В храме села Дьяковка Краснокутского района служит батюшка. Храм совершенно разрушен, купола срублены, внутри стоят подпорки, поддерживающие потолок. Скорее напоминает коровник — длинный, окна заложены, ободранный. Семья у священника многодетная. И живет в совершенно нечеловеческих условиях, в саманном домике. Село большое, но в церковь ходит человек сорок-пятьдесят. Во время своего визита (а был я там вместе с главой администрации района, с представителями правительства) я узнал, что в храме за неуплату отключили свет. Осень, холодно, в храме ни зги не видно. Пригляделся — прихожане стоят. Готовы буквально вцепится в своего батюшку — боятся, что его отсюда заберут, храм закроют. Я предлагал ему перевести его в другой приход — ему ведь даже детей в школу не в чем отправлять. Но он сказал: "Людей жалко… Если я уеду, кто же сюда поедет?".

— Заложник собственной совести…

— Я бы не стал называть его заложником. Это настоящий священник. Я был поражен реакцией прихожан. Местные власти пообещали сделать много. Но пока хотя бы свет включили в храме. А ведь отключили его за то, что холодной зимой отапливал батюшка храм электричеством. Теперь печкой обзавелся на дровах. И пока все это происходило, епархия, получается, оставалась в стороне. Так быть не должно.

Приведу еще один пример. В Вольске, в почти стотысячном городе, действует только один храм. И прежний настоятель вместе с матушкой, которая стояла за церковной кассой, превратили его в семейный магазин. При этом храм запущен до последней степени, хотя с 1943 года ни разу не закрывался. Так же, как в Дьяковсковском храме, подпорки стоят, чтобы потолок не обвалился. Оказалось, пожар был и от воды штукатурка отстала, дранка обвисла, потолок осел. Как выяснилось, пожар был то ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом году. Настоятеля этого я, конечно, снял с его должности. А ведь Вольск — город, где нужно еще храмы открывать, чтобы люди могли в них приходить.

— Почему вы так боретесь за открытие новых храмов?

— Если в большом населенном пункте всего один или два храма, неизбежно создается очередь из желающих покрестить, отпеть, молебен отслужить. Община при таких условиях сложиться не может: священнику некогда заниматься прихожанами, время есть только на требы. Не остается ни духовных, ни нравственных, ни физических сил на что-то еще. Я считаю, что норма на приход — сто человек, двести — по праздникам. Этого хватит и для того, чтобы содержать храм, кормить духовенство и клир, и при том священник будет знать своих прихожан: кто к нему пришел, с какой историей. Именно тогда и появляется смысл в обращении к священнику: "отец". Священник обязан быть отцом для людей, и прихожане должны в нем видеть отца. Как можно быть отцом, когда у тебя очередь в храм в восемьсот человек, и ты даже поздороваться со всеми не успеваешь. К тому же подобная ситуация перекрывает приток в храм новых людей.

— А будет ли востребовано большое количество храмов?

— Когда храмы только-только начали открываться и восстанавливаться, старое духовенство даже против этого было: существовал страх, что люди перестанут к ним ходить. А сейчас храмов открывается все больше и больше, и люди приходят и в старые, и в новые храмы. Это, конечно, при условии, что священник отвечает своему предназначению.

— Как же сделать, чтобы священник отвечал своему предназначению?

— Как я уже говорил, необходимо наладить связь между священниками на местах и епархиальным центром, откуда будет осуществляться наблюдение и присылаться помощь. Сейчас епархия территориально поделена на благочиния, во главе которых стоят священники-благочинные, наделенные архиереем определенными полномочиями. Благочинный должен контролировать работу приходов, помогать священникам в существующих храмах, стараться открывать новые, если в этом есть необходимость. Он обязан приглядывать за приходами, где пока нет своего священника, служить литургии, объяснять прихожанам, какие службы они могут совершать и без батюшки, как самостоятельно помолиться.

Необходимо наладить повседневную жизнь духовенства, облегчить ее хоть чуть-чуть. Ведь священники наши — это подвижники, уставшие, изможденные люди, которые осуществляют свое служение изо дня в день. И чем ответственнее человек, тем тяжелее его ноша. Нужно также воспитывать молодое поколение священников, а это процесс не быстрый. Поэтому я и не люблю ставить себе ни временных, ни иных пределов. Я приехал для того, чтобы здесь жить и работать столько, сколько даст мне Господь.

— Владыка, а как должны строиться взаимоотношения Церкви и государства?

— Государство, если оно хочет быть рядом со своим народом, хочет понимать его, должно иметь и собственную позицию по отношению к Церкви. Исходя из этой позиции, помогать Церкви, когда это необходимо. Подумайте, есть люди, которые ходят в музеи, театры, на стадионы, а есть люди, которые туда не ходят. Есть люди, которые ходят в храм. А если государство занимается поддержкой соцкультбыта, культуры, то почему оно должно отворачиваться от Церкви? Кроме того, мы с вами живем в государстве, которое еще долгое время будет в долгу перед Церковью, если, конечно, оно считает себя правопреемником страны, распавшейся двенадцать лет назад. Мы помним, какой урон был нанесен Церкви в советское время. Порой сегодня, когда мы обращаемся к государству за помощью в том или ином деле, находятся люди, которые твердят о том, что Церковь у нас отделена от государства. А когда государство взрывало, уничтожало, превращало в склады и сараи "отделенные" от него храмы, почему никто об этом не сказал?

В сотрудничестве между Церковью и государством, которое наметилось сегодня, нет ничего противоестественного. Главное тут — осознание государством того долга, который у него есть перед верующим народом. Есть необходимость в этом и для людей. И я надеюсь, что та поддержка, которой Церковь ожидает со стороны государства, будет оказана.

Сейчас Церковь как никогда нуждается в финансовой помощи, чтобы поддерживать в порядке церковные здания, строить новые храмы, содержать духовенство, заниматься обучением священников, развивать свои социальные программы, которых немало. Сегодня, например, у нашей епархии есть одно помещение, где располагаются епархиальное управление со всеми его структурами, резиденция и жилье архиерея, семинария, а до недавнего времени размещалось и семинарское общежитие. И все это в одном здании умещается с большим трудом. А ведь по городу разбросано множество ранее принадлежавшей Церкви недвижимости. Если бы епархии ее вернули, то можно было бы сдавать ее в аренду и жить и что-то делать для Церкви на вырученные средства. Но возвращения-то пока не происходит! Однако подвижки в сторону решения этой проблемы есть. Надеюсь, что к новому году благие намерения правительства области и городских властей в этом отношении принесут свои плоды.

— Отец Андрей Кураев, побывавший недавно в Саратове, сказал, что вместе с вами из Москвы в Саратов приехало много людей. Расскажите о них, пожалуйста.

— Это близкие мне люди. Я считаю, что общее дело должны делать люди, близкие по духу. И по этому принципу всегда старался строить свои отношения с людьми.

По моему благословению в епархию приехало четырнадцать человек. Четверо из них — монахи, которые, отправившись сюда со мной, сделали очень серьезный выбор — они лишили себя жизни в монастыре, которую когда-то сознательно избрали. Сейчас они вынуждены жить в городе, а это для монашествующих тяжело. Но в этом их подвиг.

— А как складываются ваши отношения с местным духовенством?

— Я думаю, что хорошо. Требование у меня только одно — плодотворно трудиться на своем месте. А я как архиерей буду во всем помогать тем, чем может помочь архиерей. Надеюсь, что отношения наши будут братскими. Это ведь важно и не только в среде духовенства. Важно донести до своих прихожан этот дух, дух братства.

— До революции Церковь занимала очень сильные позиции. Как вы считаете, сможет ли она сегодня вернуть те утраченные духовные силы? И если да, то за счет чего?

— До революции все было не так хорошо, как кажется. Иначе не было бы и революции. А сейчас Церковь укрепляется по мере возвращения народа в ее лоно. И об этом свидетельствуют отнюдь не внешние проявления, как, например то, что, быть может, скоро Патриарх займет ту же ступень в табели о рангах, что и президент, или мы выстроим множество храмов. Это поможет возвращению, но не станет главным. Если в каждом храме будет служить священник, которого все знают и уважают, идут к нему как к своему духовному отцу, то это и будет самым большим нашим достижением. И это вполне реально. Я считаю своим долгом этому способствовать — хотя бы в масштабах одной отдельно взятой епархии.

— Некоторые представители светской духовной элиты отмахиваются от православной веры. Не страшит ли вас возможность конфликта между интеллигенцией и носителями веры?

— Конфликт между определенной частью интеллигенции и верующим народом всегда был и будет. Безбожно жить легче: проще оправдывать себя в своих же глазах. Нам остается только проповедовать истину, навязывать ее мы не можем.

— Чем закончилась шумиха вокруг преподавания в учебных заведениях "Основ православной культуры"? Началось ли где-нибудь преподавание?

— Да, преподавание началась. И я согласен, что процесс с введением "Основ" в школах иначе как шумихой не назовешь. Во-первых, Православная Церковь имеет по законодательству РФ право на факультативное преподавание "Закона Божия" в школе. Если есть желающие, то школа обязана предоставить священнику учебное время. А во вторых, в законе есть пункт, которые позволяет выбрать "Основы" для изучения как региональный компонент. Другое дело, что есть атеистически настроенные люди, которые с этим борются, но и мы должны бороться…

— Мне кажется, что настоящая вера зарождается в детстве. Было ли у вас сильное детское христианское переживание, которое осталось в памяти?

— Да, было. Но я бы не стал так подчеркивать и выделять исключительность детских впечатлений. Я знал массу людей, которые пришли к вере уже в зрелом возрасте. Но, без сомнения, наиболее органично, наиболее правильно религиозные взгляды усваиваются в детстве. Поэтому религиозное воспитание детей так важно.

А мое детское впечатление, связанное с верой, такое. Бабушка часто водила меня в церковь, и однажды мы поехали в Троице-Сергиеву Лавру, на электричке. Помню вагон, забитый женщинами в белых платочках: был праздник преподобного Сергия Радонежского. Одна из женщин стояла в проходе в конце вагона и читала акафист преподобному Сергию, а на припевах весь вагон вторил ей: "Аллилуйя…". Тогда меня все увиденное поразило, а с возрастом пришло восхищение: та женщина ничего и никого не боялась! Вспомните: ведь это были советские времена! Удивительно, насколько был велик народный порыв: никто не боялся. И их не трогали.

— Какую музыку вы любите?

— Классическую. Не люблю андеграунда, модернизма. Ни в живописи, ни в архитектуре, ни в литературе, ни в музыке…

— Относится ли Бах к числу ваших любимых композиторов?

— Бах мне нравится, я многократно слушал его произведения, но не разделяю такого пиетета к нему, такого восторга, какой некоторые испытывают не по отношению даже к музыкальным произведениям, а к музыкальному инструменту, органу. Мне очень нравится Бетховен. Но конечно, больше всего люблю русское искусство.

— А церковная музыка?

— В ней я несколько лучше разбираюсь и люблю ее безмерно.

— Наверное, к числу любимого и относится Великий покаянный канон святого Андрея Критского?

— Вы имеете в виду — не как музыкальное произведение, а как часть богослужения?

— Да.

— Вы знаете, одно из открытий моей монашеской жизни связано с богослужением. В первый год моей монашеской жизни я простоял на всех службах, услышал их все в полноте, без сокращений. И понял, насколько богослужение величественно. Вообще, что такое богослужение? Это не просто поэзия, не просто музыка, не просто одежда, даже не синтез искусств. Это — икона того мира, который сотворен Богом. Мне жаль, что такое сокровище лежит у нас буквально под руками, а мы мимо него ходим, пытаясь найти что-то более ценное, а ведь ценнее нет ничего. В православном богослужении есть все — и проповедь, и догматика, и воззрения, и нравственное учение Церкви, — все, что может удовлетворить духовные, душевные, эстетические потребности человека. Я люблю все богослужение, в целом.

— А есть у вас любимый писатель, чьи произведения хочется перечитывать снова и снова?

— Это зависит от состояния души. Ведь даже в течение дня настроение может поменяться несколько раз. Поэтому так определенно сказать нельзя.

В свое время очень любил "Мертвые души" Гоголя. Люблю Достоевского. Но не могу читать часть из "Братьев Карамазовых", посвященную жизни в Оптиной пустыни. Недаром и оптинские старцы относились к этому отрывку негативно. Когда я жил в миру, то перечитывал эту часть десятки раз, а сейчас не могу к ней вернуться. Достоевский был верующий человек, но часть эта насквозь фальшива и натянута. Святость по-настоящему может изобразить только святой.

Люблю романы Мельникова-Печерского — "На горах" и "В лесах". Периодически перечитываю. В них все проникнуто духом церковности, дана широкая панорама церковной жизни того времени. Автор, конечно, пишет о ней, чуть иронизируя, но очень корректно.

Очень люблю Солженицына. Уже в монастыре прочитал его "Архипелаг ГУЛАГ". Читал ночью, тайком. Как сейчас помню: толстая самодельная книга с тонкими рисовыми страничками… Боялся, что кто-нибудь найдет. Я считаю, что этот роман — величайшее произведение не только русской, но и мировой литературы 20 века.

— Как совместить господствующее сейчас не только в искусстве, но и в умах направление постмодернизм — и христианство?

— Никак. Постмодернизм — это цинизм. А цинизм и христианство совместить нельзя. И, мне кажется, не такое уж это и господствующее направление — постмодернизм. Это игра ограниченного количества людей. Для большинства этот яд не опасен.

Газета «Известия — Саратов»