О проблемах семинарского образования, о задачах, трудностях и радостях Саратовской православной духовной семинарии мы беседуем с ее ректором протоиереем Сергием Штурбабиным.

— Отец Сергий, вполне понятно, что семина­рия призвана не просто дать образование, а воспи­тать пастыря. Лично мне представляется: не беда, если семинарист что-то недоучит, беда — если он станет плохим священником, иными словами, не будет соответствовать священному сану. А как для Вас сочетаются эти две задачи: дать необходи­мые знания и воспитать настоящего пастыря?

— Мне кажется, эти задачи не нужно разры­вать и противопоставлять. «Не беда, если недоучит»? Но ведь здесь не о каких-то отвлеченных познани­ях речь идет, а о чистоте православного вероуче­ния. Вспомним, как долго и с каким трудом Церковь защищала эту чистоту в эпоху Вселенских Соборов. И сегодня недостаточно образованный, не усвоивший чего-то из области православного вероучения священ­ник — это очень опасное явление. То же самое можно сказать и об уровне общей культуры. «Простота», которой мы подчас склонны умиляться, нередко обо­рачивается неуважительным, даже хамским отноше­нием к людям. Семинария призвана сформировать целостную личность, глубоко убежденного, верующе­го человека, впитавшего заповеди Христовы, готового жить по ним, способного научить этому других.

Выпускник семинарии должен понимать необ­ходимость постоянного изучения церковной традиции; его совесть не может быть спокойна, если он, как вы говорите, чего-то недоучил. Священник при­зван учиться всю свою жизнь — насколько позволяют ему его способности, дарования. Изучать Священное Писание, историю Церкви, догматическое, нравствен­ное богословие, то есть все то, основы чего мы закла­дываем здесь, в семинарии. А в первую очередь в семи­наристе должно быть воспитано должное христиан­ское отношение к покаянию, к таинству Исповеди, к Евхаристии; чтобы не кто-то извне его к этому при­нуждал, а чтобы он сам, будучи еще студентом семина­рии, понимал необходимость постоянной, интенсивной духовной жизни.

Воспитание общей культуры, умения общать­ся с самыми разными людьми, формирование эсте­тического чувства — это все неотделимо от воспита­ния христианского. Отделить обучение от воспитания в семинарии невозможно; ведь, изучая что-либо здесь, мы открываем для себя новые христианские смыслы, видим новые горизонты нашего духовного развития. Можно ли изучать Священное Писание, не пропуская его через собственное сердце, не сверяя с ним соб­ственную жизнь? А литургику, а церковную историю? В программах духовных школ нет предметов отвлечен­ных, не имеющих отношения к личности учащегося, не влияющих на формирование будущего священника. Но семинария — это еще и жизнь по определенно­му распорядку, по жесткому графику, она воспитывает человека, учит его держать в рамках собственное «я». Здесь нельзя отделить одно от другого. Задача семи­нарии — создать максимально благоприятную среду, в которой молодой человек мог бы сформироваться и после своего рукоположения стать именно плодоно­сящим пастырем, способным дать что-то людям.

— Один семинарист, поступивший на пер­вый курс уже несколько более зрелым человеком, чем другие (после светского вуза), и готовивший­ся уже к защите диплома, сказал мне в откровен­ной беседе, что временами его охватывает страх: «Куда я лезу?.. Это же — всегда перед Богом, непосредственно перед Ним, это ответственность, которой нигде больше нет…» Глядя на своих ребят, видите ли Вы в них этот священный страх, благо­говейный трепет? И если видите, не боитесь ли, что со временем они его утратят, привыкнут, нач­нут воспринимать священническое служение как «просто работу»?

— Угроза привыкания и сердечного охлажде­ния всегда есть, она стоит перед каждым человеком, и не только священником. Но в отношении того, что сопряжено с вечностью, в области взаимоотноше­ний между Богом и человеком это особая, исключи­тельная опасность. Видим ли мы сегодня в наших вос­питанниках подлинное благоговение и страх Божий? В ком-то видим; в ком-то это, может быть, не так заметно, но просто потому, что человек менее откро­венен: он, может быть, настолько сокровенным это считает, что никому, кроме Бога, не покажет никог­да. Глубина и надежность человеческих чувств прове­ряется только плодами жизни. Если человек, приняв­ший священный сан, всю свою жизнь трудится, ста­раясь достичь не того результата, который выражает­ся во внешних цифровых показателях, а того, о кото­ром апостол сказал: для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых (1 Кор. 9, 22), если священник не проходит мимо чужой беды, если он живет благочестиво и призывает к этому паству, — значит, он не утратил благоговения. А если священник низвел свое служение до формального начетнического исполнительства, если к священнику не тянутся люди, если он не нужен никому, и это его вполне устраива­ет, поскольку тогда и не досаждает никто, — значит, этот священник находится в крайне опасной духов­ной и жизненной ситуации. Однако и в этом случае мы не имеем права осуждать, ведь душа человека — это то, что известно одному только Богу. И вполне воз­можно, что Господь позаботится о человеке, оказав­шемся в состоянии расслабления. И тогда духовный спуск сменится подъемом.

— При семинарии действует храм во имя свято­го апостола Иоанна Богослова, и это еще один — может быть, важнейший — учебный класс для семи­наристов: они постигают православное богослуже­ние, участвуя в нем. Убеждаетесь ли Вы в том, что ребята проникают в его смысл, что это для них уже сейчас — живая соборная молитва, а не просто «здесь ты читаешь вот отсюда и досюда»?

— Я не хотел бы говорить о каком-то достигнутом результате: молитвенному предстоянию перед Богом, о частной ли молитве речь или о храмовом богослу­жении, человек учится в течение всей жизни. Привить любовь к богослужению через одно только изучение Устава в рамках семинарской программы невозмож­но. Любовь к богослужению приходит не через тео­ретическое изучение, а через осознание необходимо­сти деятельного участия в нем для каждого человека. Наша задача — познакомить воспитанника с право­славным богослужением, раскрыть его смыслы, его глубину, показать красоту чинопоследования; но вот полюбит ли будущий священник службу церковную или не полюбит, зависит только от него самого. Я знаю по собственному опыту — а я пришел в Церковь подростком, что первоначальный жар молитвы может смениться охлаждением, затем по мере погружения в содержание богослужебных последований прихо­дит более осознанное, более глубокое чувство. Здесь нужно проявлять постоянство, усердие и знать, что это — поле соработничества человека и Бога.

— Если в советские времена духовная семина­рия существовала совершенно отдельно от государ­ственных учебных заведений, от системы народно­го образования, то сейчас она — аккредитован­ный, официально признанный государством вуз. Это означает, что у государства есть свои требова­ния к семинарии. Каковы, с Вашей точки зрения, плюсы и минусы такого положения дел? Не кро­ется ли здесь опасность утраты духовной свободы, самостоятельности? Не грозит ли семинарскому образованию обмирщение?

— Я полагаю, что взаимодействие духовной школы и государственных органов управления в сфере обра­зования никакой опасности для нас на данный момент не несет. Все нормативные акты, стандарты, все осно­вополагающие принципы наших взаимоотношений не спускаются нам волюнтаристски откуда-то сверху, а являются плодом соработничества Учебного коми­тета Русской Православной Церкви и Министерства образования. И мы здесь, на местах, очень хорошо это видим: те документы — нормативные акты, учебные планы, которые мы получаем, отражают наши нужды, наши заботы и переживания. Саратовская семина­рия прошла государственную аккредитацию уже вто­рой раз. Мы видим, что ни Министерство образова­ния, ни надзорные органы государства не предъявля­ют нам требований, от которых страдал бы наш учеб­ный курс, понесло бы ущерб богословское образова­ние. Аккредитуя духовную школу, государство доверя­ет ей в вопросах качества образования; и то, что от нас в данном случае требуется — поддержание высоко­го уровня учебной, методической, научной работы, — необходимо, в первую очередь, нам самим. Так что участие в нашей работе государства для нас не поме­ха, а, наоборот, подстегивающий фактор. Кроме того, аккредитация предполагает еще и материальную под­держку от государства.

— В чем, с Вашей точки зрения, главная пробле­ма (а может быть, главная беда) семинарского обра­зования сегодня?

— Главная проблема — уровень гуманитарных знаний, который демонстрируют нам сегодня наши абитуриенты. Это очень хорошие, искренние молодые, и не только молодые, люди, но очень многие из них почти не читают книг, они не могут даже телепереда­чу посмотреть, если она требует внимания, размыш­ления, сосредоточенности на какой-либо теме. В боль­шинстве своем это юноши, родившиеся в начале двухтысячных: они выросли с гаджетами, смартфонами и прочими подобными устройствами в руках, они при­выкли бессистемно улавливать обрывки информации в Интернете, а при подготовке рефератов и докла­дов кусками копировать «Википедию» — ведь это так удобно. И что нам теперь с этим делать? Сложно ответить, ясно только, что прежние формы обуче­ния с новым поколением не работают. Мы пытаем­ся подтянуть этих юношей под нашу планку, заставить перестроиться, переключиться с «Википедии» на дру­гие источники, но им очень тяжело это дается — ведь всю свою предыдущую жизнь они сидели в Интернете. И каждую свободную минуту они вновь стремятся туда. Даже общение происходит в основном в соцсетях, и все друзья, как правило, там.

И вторая проблема, вытекающая из первой: наша церковная, верующая молодежь пропитывается теми идеями, теми ценностями, которые господствуют в Интернете. Сейчас трудно найти молодого человека, который не знал бы многочисленных популярных блогеров. Достаточно посмотреть на этих блогеров, чтобы прийти в состояние ужаса — от их манеры общения, от уровня их культуры, от того контента, которым они наполняют свои страницы; а наша молодежь со всем этим знакома, хотя и принимает это по-разному. Это среда, в которой растут наши дети, и юному человеку, который открыл для себя Церковь, очень трудно прео­долеть стереотипы, навязанные этой средой.

Поэтому мы учим семинаристов пользоваться Интернетом разумно и дозированно. Благо жизнь в общежитии — по расписанию, с четким графи­ком — позволяет нам это сделать. И это не просто высвобождение времени — это освобождение чело­века от того, что его порабощает. Я надеюсь, что наши воспитанники через какое-то время это почувствуют.

— А когда Вы сами были семинаристом… Ваше поколение было другим?

— Сравнивать поколения не совсем благодар­ное дело. Наши оценки прошлого и самих себя в этом прошлом очень редко бывают объективными. Но тем не менее мне кажется, что различия между поколения­ми есть. Я поступил в семинарию в 1995 году, это было очень тяжелое время для нашей страны, но, несмо­тря на то что вокруг было столько грязи, в семинари­стах того времени было много неподдельной, чистой искренности. И гораздо меньше, чем в сегодняшних семинаристах, — обычного житейского прагматиз­ма, расчета. Мы вообще не умели планировать свою жизнь, у нас не было даже велосипедов, не говоря о машинах, и нас это не заботило: мы знали о себе только то, что пришли учиться в семинарию, что реши­ли стать священниками. И нас не волновало, что будет с нами завтра. Сегодняшний молодой человек умеет просчитывать, прогнозировать, взвешивать. Само по себе это, наверное, не хорошо и не плохо, но это разница менталитета.

— Отец Сергий, сколько бы мы с Вами ни взды­хали по поводу недостатков и слабостей наших семи­наристов, мы помним, что каждый из этих мальчиков сделал совершенно неординарный и, не побоюсь ска­зать, героический выбор, взяв билет в один конец… А чем бы Вы это объяснили? Что приводит нашего младшего современника на порог духовной школы?

— Для верующего человека ответ очевиден: это призвание Божие. Кто-то этот призыв слышит и осо­знаёт, кто-то откликается на него сердцем, до конца не осознавая. Я вспоминаю свою юность и не могу сказать, что пришел к этому решению путем дол­гих и мучительных размышлений. Нет, размышлений не было. Просто в какой-то момент возникло острое, непреодолимое чувство необходимости быть в храме. Когда готовился поступать в семинарию, я не пропу­стил практически ни одного вечернего богослужения на протяжении нескольких месяцев. Утром я ходить не мог — утром школа, поэтому ходил на все вечерние богослужения — службы в храме были ежедневны­ми. И при всех тех различиях, о которых мы с вами говорили, с сегодняшними семинаристами происхо­дит то же самое. Если они достойно ответят на при­зыв Божий, то смогут стать хорошими священника­ми. А если они пренебрегут этим… Такое тоже быва­ет: человеку вдруг кажется, что он разочаровался в Церкви и в своем желании стать священником и что он может уйти. Человек уходит, меняет образ жизни, находит себе иное применение. А потом всю жизнь чувствует беспокойство, дискомфорт, вину — за то, что не прошел этот путь до конца. Возвращаемся к тому, с чего начали: люди приш­ли сюда по воле Господней, а наш, духовной школы, долг — создать условия для того, чтобы они могли реализовать свое призвание, чтобы ответ на призыв оказался достойным, чтобы человек как священно­служитель состоялся.

— Среди первокурсников очного отделения есть вчерашние школьники, есть молодые люди 22–28 лет, есть — но это уже исключение — и чело­век старше сорока. А какой вариант, с Вашей точки зрения, предпочтительней: когда человек переса­живается со школьной скамьи на семинарскую или когда он приходит сюда, уже имея определенный жизненный опыт?

— Это с какой стороны посмотреть. Конечно, учиться легче всего сразу после школы: в зрелом возрасте непросто вернуться, по сути, на школьную скамью. С другой стороны, когда человек становит­ся священником в 23–24 года, ему нужно приложить массу усилий, чтобы заслужить авторитет у прихо­жан, большинству из которых он годится в сыновья или даже во внуки. Но в целом, конечно, это зави­сит не только от возраста. Человек может быть очень глубоким, умным и ответственным в двадцать лет, а может быть совершенно поверхностным и нена­дежным — в сорок.

— Вы преподаете в семинарии с 2002 года, с окончания духовной академии, но ректорский год у Вас за плечами первый. Что было для Вас в этом году самым трудным и что — самым радостным?

— Самое радостное — то, за что я благода­рю Господа, — это возможность трудиться на благо моей родной, воспитавшей меня семинарии, при­носить ей пользу. Что оказалось самым трудным?.. Трудности, проблемы рабочего характера — они воз­никают и решаются каждый день, с утра до вечера. Нелегко бывает принимать некоторые администра­тивные решения — например, о том или ином взы­скании. А то, что в сутках не хватает часов, что дли­тельность рабочего дня порой приходится увеличи­вать вдвое — это не может разочаровать, это просто дает усталость, добрую хорошую усталость, от кото­рой отдых становится радостным.

Журнал «Православное Поволжье», № 1, апрель 2022 г.