«А снаружи благовест перешел уже в звон, звонят во все колокола, и из алтаря раздается голос священника:

— Благословен Бог наш!..

И вот идет эта ночная рождественская служба в старинной деревянной церкви, полной народа, в большинстве, может быть, даже неграмотного. Но нигде не чувствовал я себя так близко к Богу, ни в одном знаменитом соборе — а видел я их после много — не летела так к небу душа, как в этом бедном, затерянном в снегах храме. Нигде не видел я той простой и полной молитвы и веры, как в этих рядах, разом крестящихся и кланяющихся…»

Это фрагмент автобиографической повести Евгения Гагарина (1905–1948) — в свое время забытого, но теперь уже возвращенного русской литературе писателя — «Поездка на Святки». Рождество в далекой архангельской деревне, в казенном лесном имении переживает 11‑летний мальчик — сын управляющего. В России и Европе меж тем неспокойно и нерадостно: идет Первая мировая война, и всё заметнее кризис умов, всё явственнее знаки грядущих бедствий. Мальчик Андрей еще слишком юн, он полон жизни и радости, но при этом весьма любознателен и наблюдателен к жизни взрослых. Той рождественской ночью он вместе со всеми — в заиндевелой сельской церкви:

«— Христос раждается, славите, Христос с небес, срящите!

И это рождение Христа — Божьего Сына, оно словно свершается сейчас в храме!.. Я невольно подымаю глаза в купол, ввысь, чтобы видеть и встретить Его, идущего к нам… За маленькими, решетчатыми окнами — синий мрак, хотя понемногу начинает светать — служба длится уже третий час; чуть набухают ноги и никнет иногда голова, а на душе ликование — как будто Родившийся тут с нами… <…> И когда мы, радостно усталые, идем домой, я уношу Его в себе, я полон Им, я Его чувствую во всём мире: на земле словно начинается новая жизнь, ибо пришел Он!».

Эту свою повесть, как и другие произведения, Евгений Андреевич Гагарин писал в эмиграции, в Германии: вместе с супругой Верой Арсеньевой он покинул Советскую Россию в 1933 году. До этого он вполне успешно работал в том же лесном ведомстве, что и его покойный отец, только уже при большевиках, и много ездил по русскому Северу. И не смог принять новой страшной реальности: особенно потрясли его состояние раскулаченных крестьян, сосланных на Север из средней полосы России, и древние храмы, превращенные в пересыльные тюрьмы для этих несчастных. Но, что примечательно, Европу, европейскую жизнь, в том числе и религиозную, Гагарин тоже не смог принять. И далее в повести «Поездка на Святки» он противопоставляет русское Рождество западному, потерявшему духовный смысл, ставшему обычным светским развлечением, поводом к угощению и веселью. С гневом, может быть, и субъективным, этот русский писатель утверждает: «Вот уже пятое столетие на Западе волокут, тащат всеми силами Бога на землю, как будто Его непостижимая тайна станет от того понятней; из таинства молитвы делают риторику, из религии — пошлую, ограниченную философию рационализма и земного счастья, из богослужения — бюргерское собрание…»

Однако — неизбежный вопрос: коль у нас все так духовно, а на Западе все так приземленно, почему именно у нас произошла революция, «…почему именно русский народ… приносит вторично Христа на заклание?». Гагарин, обреченный никогда уже не увидеть родину и в то же время сердцем своим никогда от нее не отрывавшийся, мучительно ищет и находит ответ — может быть, тоже субъективный: «…это не подлинная Россия гонит Бога, а отравленная Европой, западным ядом рационализма и безбожия. И странно: Россия, выпив этого яду, корчится и горит в муках, а Европа вот уже веками пьет яд и только пухнет и пошлеет. Народ, верящий лишь в карман и желудок, не сделает никакой революции».

Но все это было потом, а сейчас вернемся в Россию, в которой подрастает главный герой повести — Андрюша Воронихин. Он учится в гимназии в Архангельске, а на Святки — напомню, они начинались Рождественским сочельником, включали Новый год и заканчивались Богоявлением — его отпускают к родным в далекое лесное имение. Нам сейчас трудно даже представить себе такое путешествие: 11‑летний гимназист, купив билет, самостоятельно доезжает на поезде до станции, на которой его встречает отцовский кучер Егор — и дальше они с Егором едут лесами на лошадях — шесть суток, с краткими остановками для отдыха. Мальчик то дремлет в крытой кибитке, зарывшись в сено и закутавшись в тулуп, под мерный топот лошадей и их морозное всхрапывание, то, открыв глаза, жадно вбирает в себя суровую красоту многовекового леса и яркую, пеструю жизнь северных деревень. Он видит Россию — и пока еще бессловесно, полусознательно чувствует то, о чем уже взрослым человеком напишет: «Этого чувства дали — без границ и без краю, без конца, без начала, — не знает Европа. <…> Здесь узкий и обозримый мир, понятный человеку; оттого, вероятно, европеец так самоуверен и самодоволен. А там мы смотрим прямо в Божий космос: …в таинственный белый полюс, словно в начало мира, где вечное молчание и первозданная хвала Творцу. И это чувство непосредственного стояния перед Богом, оно-то и отличает нас, вероятно, от Запада…».

Расстояния огромны, но чувства потерянности, заброшенности, оторванности от мира у северян нет. Напротив, здесь, в этом пространстве, они дома. Это не глушь, не окраина, не «дыра» — это их родная земля. Они гостеприимны и милосердны. По дороге домой мальчик видит пленных немцев, которые пилят лес: пленные не голодны, их кормят, но деревенские бабы всякий раз, когда колонна проходит мимо изб на работу или с работы, выбегают и суют «ерманцам» какую-то еду. Это при том, что у каждой второй муж или сын в окопах… Но гимназисту Воронихину приходится встречаться и с другими людьми, с теми, кто уже держит нос по ветру, ждет часа, когда можно будет «посчитаться с богатеями», в том числе и с отцом Андрея, управляющим, которого знает и уважает вся округа… Не зря у 11‑летнего мальчика, любящего своих родителей, братьев и сестер, няню Ивушку, кучера Егора, старенького батюшку Алексия, у смешного гимназиста, наивно влюбленного в ровесницу — дочку местного доктора Асю, охотно поющего на клиросе и ходящего по избам со звездой, «…уже тогда лежало на сердце, как камень, предчувствие какой-то беды, а может быть, и гибели».

Проза Гагарина — это настоящая, глубоко традиционная поэтическая русская проза, укорененная в классике; его язык творит чудеса, так же, как язык Бунина, Шмелева, Зайцева, Зурова. Медвежья охота, крестьянский крестный ход на «иордань», материнская молитва перед дальней дорогой, когда Андрюше приходится возвращаться в город, — все это незабываемо. Незабываемы, горьки и светлы последние страницы повести: «Все дальше уходит Россия, которую знал и любил, но посмотришь иногда зимою из окна на сверкающий снег, на солнце, роящееся в нем, на синиц, бестолково прыгающих, и вдруг блеснет, воспрянет в душе какой-то день: даль без предела, скрип полозьев, колокольный звон. Избы под снегом, весь тот спокойный ясный быт. Никогда уже это не вернется, но одна память о нем очищает душу. Блажен, кто знал тот мир!».

Жизнь Евгения Андреевича Гагарина оказалась короткой — в 43 года он был сбит грузовиком на мюнхенской улице. Написал он много, в России по сей день опубликовано не все, некоторые его рукописи утрачены безвозвратно. Главной героиней всех его произведений была Россия.

Газета «Православная вера», № 24 (716), декабрь 2022 г.