Недавно в Саратове вышла в свет книга В. Г. Аникеева «Мелодия моей жизни». Это автобиографическое повествование человека, прожившего долгую и насыщенную жизнь. Владимир Григорьевич Аникеев — последний уполномоченный Совета по делам религий при Совете министров СССР по Саратовской области (с 1987 по 1993 год). На его глазах менялось отношение государства к Церкви в переломную эпоху конца ХХ века. Он близко общался с архиепископом Пименом (Хмелевским) и другими саратовскими архипастырями. Владыка Пимен, в свою очередь, неоднократно упоминает его в своих дневниках саратовского периода.
Поскольку «профессии» уполномоченного по делам религий не существует уже около четверти века, необходимо напомнить читателям, как и когда появился институт уполномоченных и какую роль он играл.
Общее направление отношения государства к Церкви в советское время было определено еще в январе 1918 года, когда был принят декрет Совета народных комиссаров «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Не говоря прямо о запрещении деятельности Церкви в обществе, фактически он был направлен на ее полное уничтожение. Уточнением положений декрета стало постановление Всесоюзного центрального исполнительного комитета и Совета народных комиссаров от 8 апреля 1929 года «О религиозных объединениях». Этот закон, регулирующий отношения государства и Церкви, действовал в нашей стране вплоть до 1990 (!) года.
В годы Великой Отечественной войны руководство СССР перешло к политике частичного возрождения религиозной жизни в стране под жестким государственным контролем. В сентябре 1943 года был образован Совет по делам Русской Православной Церкви (его возглавил профессиональный чекист Г. Г. Карпов), в мае 1944 года — Совет по делам религиозных культов. В декабре 1965 года в результате их слияния при Совете министров СССР был учрежден Совет по делам религий. Его основной функцией был надзор за деятельностью религиозных организаций, и в первую очередь — Русской Православной Церкви. Советская власть понимала отделение Церкви от государства однозначно: Церковь не должна была иметь ни малейшего влияния на общество.
Совет по делам религий принимал решения о регистрации и снятии с регистрации религиозных объединений и «служителей культа», об открытии и закрытии молитвенных зданий и домов, осуществлял связь между органами власти и религиозными организациями. Формально декларировалось невмешательство государственных органов в дела религиозных организаций, на деле Совет пытался контролировать деятельность Церкви на всех уровнях. Специальные осведомители вели пристальный контроль за богослужениями на предмет присутствия в храмах молодежи, членов комсомола или КПСС, а также за содержанием проповедей.
Деятельность Совета на местах проводилась институтом уполномоченных по делам религий. Отношения епархиального архиерея с уполномоченным имели огромное значение для жизни епархии. Без санкции уполномоченного невозможно было провести ни одного значимого кадрового или хозяйственного решения.
Саратовская область была известна тем, что здесь наиболее жестко проводилась «борьба с религиозным дурманом». Около тридцати лет (с 1965 по 1993 год) Саратовской и Волгоградской (с 1991 г. — Саратовской и Вольской) епархией управлял архиепископ Пимен (Хмелевской). Ему пришлось работать с несколькими саратовскими уполномоченными: А. П. Никаноровым (1964–1968), И. И. Спиридоновым (1969–1973), И. П. Бельским (1973–1987).
«Для представления о тотальном контроле власти за жизнью епархии и деятельностью Саратовского архиерея, можно привести один факт: в первые годы управления епархией владыки Пимена в Совет по делам религий от уполномоченного были посланы статистические данные о количестве крещений, сопровождающиеся подробным исследованием “религиозной обрядности среди молодежи”. Приводились сравнительные данные в таблицах: кто крестил детей — мужчины или женщины, какого возраста, сколько матерей-одиночек, в каких храмах, сколько рабочих, сколько крестьян, сколько интеллигенции и даже “из откровенных бесед с родителями и других источников” подробно выяснялись различные причины крещения [1]. На Пасху 1967 года в Вознесенской церкви Аркадака комсомольцы не пускали детей в церковь, отбирали их от матерей, записывали фамилии и адреса [2]», — такие примеры приводит саратовский историк Валерий Теплов в предисловии к изданию «Дневников» владыки Пимена саратовского периода (книга вышла
в Издательстве Саратовской митрополии в 2014 году).
И. П. Бельский как убежденный коммунист из всех саратовских уполномоченных был самым последовательным и бескомпромиссным проводником в жизнь политики государства в отношении Церкви (см. «Дневники»). За период с 1965 по 1988 год в епархии не было открыто ни одного храма. В отношении целого ряда священников велась настоящая травля. В марте 1985 года архиепископ Пимен в рапорте на имя управляющего делами Московской Патриархии митрополита Таллинского и Эстонского Алексия о положении на приходах Саратовской епархии пишет, что отношения с Бельским «приняли характер неразрешимого противоречия» [3]. В свою очередь, уполномоченный Бельский слал председателю Совета по делам религий требования убрать архиепископа Пимена с Саратовской кафедры, «поскольку его дальнейшее пребывание в Саратове крайне нежелательно» [4]. Даже начавшаяся перестройка не смягчила уполномоченного.
Одним из первых предвестий свободы Церкви стала встреча К. М. Харчева (председателя Совета в 1984–1989 годах) с архиереями. 19 июля 1987 года владыка Пимен записывает в своем дневнике: «Он сказал, что теперь не нужны паспорта при крещении, священники могут быть в двадцатке, на колокольне можно звонить, можно служить без регистрации и т. д». В то же время изменения на уровне законодательства произошли значительно позже, и большинство уполномоченных надеялись на возвращение прежних порядков.
Так, на собрании духовенства в Волгограде Ю. Т. Садченков, зам. уполномоченного по Волгоградской области, как пишет владыка Пимен, «был очень агрессивен. Сказал, что свобода Церкви дана временно лишь ради юбилея, а потом все будет по-старому».
В мае 1987 года на должность уполномоченного по делам религий по Саратовской области был назначен В. Г. Аникеев.
* * *
Весной 2016 года Владимир Григорьевич встретился с Митрополитом Саратовским и Вольским Лонгином, побывал в возрожденном историческом здании Саратовской семинарии, передал в ее библиотеку свою книгу.
«Послужной список у меня очень сложный, — рассказал бывший саратовский уполномоченный. — На эту свою последнюю службу я поступил после того, как много лет проработал в общеобразовательной школе, в партийных органах на уровне от райкома до обкома партии. Несколько лет возглавлял саратовское телевидение. А потом оказался в Узбекистане. Это была вторая по значению республика в Советском Союзе, меня туда послали на работу в качестве первого заместителя председателя Гостелерадио Узбекистана. И я там проработал почти три года, до начала событий, связанных с перестройкой. Когда мне стало ясно, что мое пребывание здесь уже абсолютно ничего не значит, я уехал, и мне предложили работу уполномоченным по делам религий по Саратовской области. Она была мне очень по душе. Мне пришлось, можно сказать, преодолевать те препятствия, которые были нагромождены за предыдущие годы. Я всегда смотрел на это дикарство — преследование верующих — как на отвратительное явление. Поэтому я с большим желанием помогал епархии возрождать приходы в пределах Саратовской области, возвращать храмы, и горжусь этим».
На последнего уполномоченного произвела необычайно глубокое впечатление личность саратовского архипастыря владыки Пимена. Несмотря на то что не все в их рабочих отношениях было гладко (что вполне объяснимо), В. Г. Аникеев вспоминает его с большой теплотой: «Владыка почему-то ко мне был настолько расположен, что часто приглашал к себе пообедать, съездить за грибами, поехать вместе посмотреть где-нибудь храм. Где они были совершенно разрушены, он подойдет, посмотрит, говорит: “Нет, время не настало еще”. “Настало время” там, где он видел, что можно что-то восстановить быстро».
В. Г. Аникеев подчеркивает, что всю жизнь был человеком партийным, но с уважением относился к верующим: «Я считал их счастливыми людьми, потому что они во что-то верили. Несмотря ни на что, на все гонения, они все-таки верили, перешагивали через все препоны и продолжали жить с Богом».
Он рассказывает, что автобиографическую книгу писал только для своих близких, для того чтобы сохранить историю семьи для своих детей, внуков и правнуков. Издавать ее не собирался, но нашлись люди, которые осуществили издание. Одна из завершающих частей посвящена работе уполномоченным: «Там есть мое личное отношение к реальности, в которой мы оказались. А она была благоприятной для того, чтобы в пределах России возрождалась Русская Православная Церковь. Думаю, это очень хорошо».
Из воспоминаний В. Г. Аникеева
…Понимая специфику новой трудовой деятельности, я с полнейшей ответственностью принялся ее осваивать. Находясь в Москве после моего утверждения на коллегии Совета по делам религии, я проштудировал годовые отчеты многих уполномоченных республик, краев, областей СССР. Надо было хоть как-то войти в тему, проблематику, уловить тенденции в государственно-церковных отношениях, складывающихся в те перестроечные годы. Вник в законодательные акты, касающиеся свободы совести в СССР, принятые еще в 1929 году и незыблемо исполнявшиеся на местах. Вник и ужаснулся от их жестокости к Церкви, верующим. <…>
Не терпелось сесть в кресло этой должности, но тот, кого я должен был высадить из него, похоже, по инерции приходил на рабочее место, чем больше всего сердил архиепископа Саратовского и Волгоградского Пимена. Он узнал о смещении ненавистного ему уполномоченного от Воронежского архиепископа Мефодия, который оказался свидетелем моего назначения, будучи в Москве. Этот факт засвидетельствован в дневниковых записях архиерея Пимена в таких словах: «Архиепископ Мефодий был на прошлой неделе в Совете и познакомился с новым Саратовским уполномоченным. Поздравил меня с этой радостью». 20 мая 1987 года в дневниковой записи архиерея значится: «Утром звонил В. Г. Аникееву. Договорились встретиться в 15 часов. Он вышел из-за стола, протянул руку, крепко пожал и говорит: “А ну встаньте к свету, посмотрю на Вас, а Вы посмотрите на меня”… Я говорю в ответ: “А Вы ведь — хороший человек, судя по глазам и по лицу”… Потом он рассказал о себе… Взялся за работу уполномоченного с удовольствием. Посоветовал действовать так, как считаете нужным. Вот это — человек!». Душа и сердце владыки Пимена, утомленные непрерывными придирками и откровенными издевательствами прежнего уполномоченного, были успокоены мною. На его лице читалась надежда, мечта — жить и действовать так, как предписано церковным Уставом.
В этом месте, думаю, самое время сказать слово о владыке епархии, кафедра которого находилась в Свято-Троицком соборе города Саратова. Кто этот неведомый, недоступный мне доселе человек? Сходу, при первой же встрече, на мое чуточку игривое панибратское предложение «встать к свету», чтобы лучше вглядеться в его глаза, он, владыка, стал решительно программировать меня на звание «хороший человек». Статный, выше среднего роста, в возрасте — немного за шестьдесят, с открытым светлым лицом, проницательным взглядом, лишенный манерности, облаченный в одежды, соответствующие его духовному сану, он стремительно вошел в мое служебное помещение, развел руки в стороны с желанием заключить меня в объятия. Таким предстал передо мной величественный, многоопытный монах. Сели к приставке моего чиновничьего стола друг против друга. Пухлую папку с бумагами он положил по левую руку, погладил ее ладонью со словами: «Здесь личные дела священников, надо получить у вас согласие на их служение в сельских храмах, такой порядок, я пока придерживался его». Следом он спросил: «Курите ли Вы?». Ответил, что не курю. «Вот это хорошо, а то ваш предшественник намеренно окуривал меня злым табачным дымом, пуская его из своего рта прямо мне в лицо». Заулыбавшись, он стал восторженно рассказывать, какие спектакли только что посещал в Большом театре, о своих дружеских связях с М. Ростроповичем, И. Глазуновым, называл имена других знаменитостей. С большой убежденностью говорил он о живительной силе музыки, о том, как он под ее воздействием выздоравливал после пережитого им инсульта, слушая по десять-двенадцать часов подряд в записи на пластинках произведения классики. Я внимал ему, а сам думал: какой же он психолог! Видно, он хорошо знал, что ничто не сближает людей так, как искусство вообще, музыка, поэзия в широком смысле слова. Такое задушевное сближение само по себе поэзия. Потом заговорил о «безнадежно устаревшем» законодательстве «О свободе совести в СССР». Просил меня выстраивать отношения с учетом неизбежных перемен в скором будущем, касающихся всяческих ограничений церковной жизни. После часовой беседы я проводил его к автомашине, какой-то модели «жигулей», и тогда же посоветовал пересесть на более комфортный транспорт, хотя бы на «Волгу». Пообещал ему помощь в получении такой автомашины. Тогда, даже при наличии денег, заиметь какой-никакой автотранспорт было чрезвычайно сложно, ибо отечественный автопром совершенно не удовлетворял спрос населения, а иномарки на наших дорогах были редкой диковинкой.
Проводив архиепископа, я опустился в свое рабочее кресло и в тиши кабинетной стал мысленно воспроизводить содержание аудиенции с человеком, никогда ранее не встречавшимся на моем жизненном пути. Прошли десятилетия после этой первой встречи, но глубину суждений, систему воззрений, способность к осмыслению прожитого и пережитого этого умудренного монаха помню до сих пор. В нескольких фразах его вдумчивого монолога (я его в основном молча слушал) внушалась мне мысль о том, как важно сейчас извлечь из исторических глубин живительные силы прошлого России. Нам, говорил он, необходимо употребить все средства воздействия на людей, в том числе авторитет Церкви, чтобы достичь всеобъединяющего национального примирения. Припоминаю, как он в аккуратных выражениях говорил, что власти надо решительно избавляться от невежества, подразумевая, по моему мнению, чиновничество, засевшее в советах по делам религий, а может быть, моего предшественника. Только мне кажется, он мыслил более масштабно. Чувствовалось, что он с нетерпением ждет, что вот-вот откроются для Церкви лучезарные перспективы, что мрачные, тяжелые тучи скоро уплывут и не будут витать над некогда благословенной Саратовской епархией. Чувствовалась в нем могучая гармония мысли и чувства, необходимость решительных действий по возрождению религиозной жизни православных людей.
После было много встреч с владыкой Пименом. Наблюдательность и логичность речи его изумляли меня… За время моей службы в упоминавшейся должности мне пришлось познать характеры, привычки нескольких управляющих Саратовской епархией. После владыки Пимена на кафедре служили архиереи Александр, Нектарий, Прокл, Герман, с которыми мне не пришлось сблизиться так, как с владыкой Пименом. О нем говорю честно и искренне — я встретил в своей жизни нравственного, широко образованного, благородного, чрезвычайно чувствительного, нежного человека. В трудные времена своего служения владыка Пимен никогда не ронял достоинства архипастыря. Его авторитет возвысился над прозою жизни, он был прям и честен, сердцем чист и светел душой.
Конец восьмидесятых и начало девяностых годов прошлого (XX) столетия окончательно выявили проигрыш Страны Советов в холодной войне с противоположным миром. Последние попытки сохранить монопольное положение КПСС в государстве, по существу, канули после провала «гэкачепистов» и прихода к власти «ельцинистов». С этого времени американский конгресс, Ватикан стали оказывать на российскую власть прямое давление, обвиняя ее в нарушении свободы совести. А первый Президент России Ельцин открыл шлюзы страны для проникновения в ее пределы всякого рода религиозных течений. В советское время было опасно афишировать свою религиозность, особенно членам КПСС. С описываемого периода начался отсчет другого поведения людей, начиная с высших государственных чинов и кончая рядовыми членами общества. Атеизм был полностью исключен из жизни. Понятно, что эти новые веяния мне пришлось учитывать в своей работе и в фарватере их соответственно поступать. С владыкой Пименом, который начал пастырское служение в Саратове в 1965 году, никто из руководителей области не встречался ни разу.
Первое посещение председателя Облисполкома владыка совершил при моем содействии в 1988 году, и лишь только потому, что в стране официально было объявлено о праздновании тысячелетия Крещения Руси. В церквах епархии состоялись праздничные богослужения, завершившиеся грандиозной трапезой всего духовенства епархии в ресторане «Словакия» города Саратова. Кроме меня на мероприятиях празднования этой знаменательной даты никого из официальных должностных лиц не было, хотя владыка Пимен щедро разослал свои приглашения. Такое холодное отношение органов власти к Церкви проявлялось еще долго, особенно тогда, когда верующие просили разрешения образовать приходы, проводить молитвенные собрания, возвратить ранее отобранные культовые здания и т. д.
Глядя на заскорузлость властных структур на местах, непонимание ими неотвратимости набирающих инерцию процессов возрождения религиозной жизни, я стал активно выезжать в районы области и помогать епархии организовывать в населенных пунктах собрания верующих, создавать приходы Православной Церкви, а также приходы верующих других вероисповеданий. По ходу событий определились ранее действовавшие культовые здания, которые в первоочередном порядке предстояло возвратить Церкви. Сложным был механизм таких операций. Надо было получить добро Совета по делам религий в Москве. Я писал ходатайства. Там, где требовалось выселение советских организаций, там начиналась своего рода окопная война. Со скрипом, но удалось отселить из храма Покрова Божией Матери в Саратове мастерские художников, из архиерейского дома — библиотеку медицинского института, из зданий женского монастыря — склады медицинской техники…
* * *
Помню, еще когда я работал в отделе пропаганды и агитации Саратовского обкома КПСС, вышло (кажется, последнее) постановление ЦК КПСС об усилении атеистической пропаганды. Во исполнение его на бюро обкома партии слушался отчет Романовского райкома КПСС. Как на проявление вопиющей темноты людей, проживающих в селах этого района, указывалось на факты посещения ими в пасхальные праздники кладбищ, тайные крещения детей, наличие в домах икон, установку на могилах крестов. Вместе с тем положительно оценивались действия милиции, устраивавшей заградительные кордоны людям, желавшим посетить могилы близких. Так случилось, что мне, свидетелю этих фактов, довелось спустя много лет увидеть своими глазами иную картину в том же районе. А дело было так.
Как-то владыка Пимен, посетив меня на рабочем месте, сообщил о письме жителей из села Бобылевка Романовского района. Это село на самой границе Саратовской и Тамбовской областей. В письме изложена просьба сельчан прислать священника и возобновить службу в едва уцелевшем, полуразрушенном храме. Владыка спросил: может быть, я вместе с благочинным епархии протоиереем Николаем Архангельским могу посетить это село и помогу склонить местную власть не препятствовать желанию людей? Просьбу я принял. Была ранняя весна. На епархиальной «Ниве» за триста километров от Саратова приближаемся к названному селу. По обочинам дороги пожухлый бурьян. Чтобы не застрять в весенних колдобинах, выезжаем на целину. Навстречу нам почти к обеденному часу поднимается солнце. Теплыми лучами оно поедает остатки зимы, задержавшиеся в овражках. Долгая дорога изрядно утомила. Казалось, что ей не будет конца…
Пока отвлекался, глядя по сторонам, не заметил, как будто из-под земли выросла гряда тесно стоящих друг к другу приземистых домиков. Как бы раздвинув хатенки, возвышается обезглавленный храм, на стенах которого еще местами сохранилась вековая известковая побелка. А что за многоцветье людей, заполонившее пустырь около храма? «Нива» с трудом движется по разбитой колесами тракторов главной улице села. Дорога вдруг прерывается. Метров в тридцать — ковровая дорожка, ведущая к храму и к плотно сгрудившимся людям. Шофер глушит мотор «Нивы». Обращаюсь к отцу Николаю, уже облаченному в одежды священника, и прошу идти к безмолвно стоящим людям (похоже, собралось все село) и творить свое дело. Следом за священником вышел из машины и я. Конечно же, ковровая дорожка постелена не для меня. Иду рядом по затвердевшей комковатой тропе. От разряженной толпы отделяется молодой человек в подряснике, камилавке, с крестом на груди. Человек этот — священник, назначенный указом владыки на служение в церкви села Бобылевка. Зовут его отец Николай Притула. Он приехал с Украины, чтобы своей службой, как говорится, утолить кадровый голод в Саратовской епархии. Два священника и я рядом (на обочине ковровой дорожки) подходим к встречающим. Отец Николай Архангельский благословляет народ. В переднем ряду стоящих — на рушниках хлеб-соль. Люди наперебой приветствуют батюшку. Беглый осмотр приходского храма. Импровизированный престол для службы. После усеченной службы [5] — собрание прихожан. Председателем приходского совета единодушно выдвигается директор школы, ему около пятидесяти лет. В смущении от неожиданного доверия и, похоже, возможного осуждения со стороны районного начальства, теребя в руках шапку, он пытается отвести свою кандидатуру. Но не тут-то было. Выбор состоялся. Он, видно, из тех людей, кто сможет организовать восстановление храма. <…>
В таких поездках с ним я объехал почти все районы области. Припоминаю, когда завершались организационные собрания верующих и следовали поздравления отца Николая с избранием приходского совета образовавшегося прихода, он спрашивал: «Не забыли ли молитву “Достойно есть”?». Сам начинал петь слабым голосом и приглашал вторить ему. Все на первый взгляд казалось будничным, но у людей на лицах радость, кое-то роняет слезу. Что-то отрадное и одновременно тяжелое тогда томилось в моем сердце…
Со времени службы уполномоченного по делам религий цепко держатся в памяти события, связанные опять-таки с владыкой Пименом, с последними днями его земной жизни. По установленному им порядку он по нескольку раз в год созывал духовенство епархии на так называемые епархиальные собрания, и непременно в день своего ангела, который приходился на 9 сентября. Обсуждались, как правило, вопросы приходской жизни, оглашались его указы о назначениях служителей церкви во вновь образованные приходы, давались советы, как следует обустраивать возвращенные храмы и воссоздавать их исторический облик. На такие собрания владыка непременно приглашал меня с тем расчетом, чтобы я, побывав в гуще его сослуживцев, по его добродушному выражению, «освобождался от чиновничьего панциря». Он всегда просил меня, как светского человека, информировать клириков по текущим событиям в стране и области. Сам же он, будучи широко информированным по этим вопросам через прессу, личные контакты с известными деятелями политики, культуры, искусства, публично не высказывался на этот счет, ибо его суждения не совпадали часто с теми, что содержались в официальной прессе…
Примерно в таком же порядке проходило ноябрьское 1993 года епархиальное собрание. После собрания владыка пригласил меня в свою автомашину, не преминув напомнить мне, что эту новую «Волгу» он заполучил благодаря моим стараниям. Шофер доставил нас к канцелярии, в этом же здании были и покои. На сигнал автомобиля распахнулись ворота (громко сказать — резиденции), и мы оказались во дворике двух стареньких домишек. Был солнечный, по-настоящему теплый день. В крошечном дворике резиденции, защищенном от улицы высоким дощатым забором, мы, выйдя из автомашины, оказались близко стоящими друг против друга, так же как при первой встрече в 1987 году, при первом визите владыки ко мне — уполномоченному по делам религий. Освещенный яркими лучами солнца, владыка пытливо вглядывался в меня и, тяжело дыша, хотел, как мне казалось, что-то важное сказать. Заключил в свои объятия, прильнул шелковистой, мягкой, как пух, бородой к моей щеке и тихонько, выговаривая отчетливо слова, произнес: «Владимир Григорьевич, вы не бойтесь, я не заразный, вы меня простите, если что-то не так было». Воспроизводя сказанное владыкой, я ни одного слова не упустил. От внезапности услышанного я не нашелся что ответить и только в смущении почувствовал, как мое лицо охватил пожар. Легонько отстранившись, владыка распорядился отвезти меня туда, куда я скажу, а сам осторожно стал подниматься по ступенькам узенького деревянного крылечка в свою келью-покои, так поразившую своей убогостью Патриарха всея Руси Алексия II, когда он в 1993 году был с официальным визитом в Саратове и гостил у владыки Пимена. Проводил тогда я владыку взглядом, не предполагая, что вижу величественного, многомудрого, многоопытного монаха живым в последний раз. После этой встречи владыка почти месяц не появлялся на людях, пребывая в своем собственном доме в городе Энгельсе, испытывая сильнейший упадок сил. В семьдесят лет тело владыки плохо слушалось, он не мог подолгу стоять на службе, но ум его сохранял ясность. С легкой иронией, философски смотрел он на сцену человеческой комедии, но радовался, как дитя, переменам в жизни общества, которое с нарастающей силой шло к возрождению православной веры на глубоко почитаемой им Руси. Умер владыка Пимен во сне. По свидетельству близких, он лежал на одре, сложив правую руку для крестного знамения. Православный мир в одночасье лишился его мудрости и опыта, собранного великим монахом за свою долгую и жертвенную жизнь.
Отпевали владыку Пимена в Свято-Троицком соборе Саратова и похоронили, с благословения Его Святейшества Патриарха Московского и всея Руси Алексия II, у алтарной стены этого собора. В устройстве места вечного упокоения владыки Пимена пришлось участвовать лично мне. Постояв у гроба покойного, я решил узнать, как идут приготовления к погребению. За стеной алтаря с ломом в руках, в испарине, выбившись из сил, в одиночку кто-то долбил мерзлый грунт, под которым полуметровая толща отмостки вековой давности из красного кирпича. Это настоятель собора протоиерей Василий Стрелков, близкий человек владыки. Не препятствуя усердствованию настоятеля, иду к телефону звонить соответствующим службам и городскому начальству. В горе и гневе употребив нужные слова, добиваюсь появления техники, материалов для устройства могилы. Был 1993 год, 12 декабря. Страна охвачена вихрями бесовства демократов, жаждущих власти. Мир с удивлением наблюдал, как бесноватые палили из танковых орудий по цитадели Верховного Совета, ушедшей и еще не пришедшей в стране власти. До того ли тем верхам и шпане низов, какое им дело до события в глуши саратовской, как смерть выдающегося архипастыря Русской Православной Церкви?!
У могилы владыки Пимена, когда уже сгустились зимние сумерки, разбавленные миганием горящих свечей в озяблых руках прихожан, слышались прощальные, с рыданием, речи и слова «прощай», «прости». Тогда же, именно в этот скорбный час, я вспомнил о недавней просьбе владыки о прощении. У меня не было к нему недобрых чувств. Мне нечего было ему прощать, он посвятил свою жизнь служению Церкви Божией и нес этот крест до последнего вздоха. Я же у бездыханного мысленно просил прощения, ибо моя специфическая служба требовала следовать букве так ненавистного владыке законодательства, ущемлявшего людей в праве жить с Богом…
[1] См.: ГАРФ. Ф. Р.–6991. Оп. 6. Д. 154. Л. 146–151. СЕА. Ф. 1. Оп. 3 л/д. Д. 4. Л. 4–10.
[2] См.: Воспоминания Архиерея (Архиепископа Саратовского Пимена) // Саратовские епархиальные ведомости. 1991. № 2. С. 15.
[3] См.: ГАРФ. Ф. Р-6991. Оп. 6. Д. 3044. Л. 2–5.
[4] СЕА. Ф. 1. Оп. 3 л/д. Д. 3. Л. 121–124.
[5] Видимо, был совершен молебен на начало благого дела.
Журнал «Православие и современность» № 38 (54)