«Певцом русской природы» Михаила Пришвина очень точно назвал Константин Паустовский. Помню, как в школе читала пришвинскую «Кладовую солнца»: решила пропустить длинные описания природы — скучно ведь — и перейти сразу к «действию». Прошелестев повесть за десять минут, ничего толком не поняла — давай начинать сначала, не пропуская ни одного слова. И ведь не скучно было, и все сразу понятно.

4 февраля со дня рождения Михаила Михайловича Пришвина (1873-1954) исполняется 150 лет. Писатель прожил долгую, богатую на события жизнь, сменил несколько профессий, много путешествовал. Почти полвека, с 1905 по 1954 год, Пришвин вел дневники, их объем в несколько раз больше самого полного, 8-томного собрания его сочинений. Для писателя его ежедневные записи были очень важны. Осенью 1941 года, уезжая из Москвы под Переславль-Залесский, он забрал с собой только чемодан с рукописями дневников. Когда при угрозе немецкого наступления Пришвину с женой пришлось участвовать в рытье противотанковых рвов, они заклеили дневники в резиновые мешки и спрятали их в лесу.

В этих записных книжках — наблюдения писателя за природой, размышления о вере, событиях, происходящих в стране и мире. С отрывками из «Дневников» мы предлагаем ознакомиться читателям.

1 Мая 1908. Прогулка в лес: когда-то я написал в своей книжке от души: «на границе природы и человека нужно искать Бога». И вот теперь даже об этой искренней фразе не могу сказать, подлинная ли она. Вообще, если говорить о самом Боге, то никогда нельзя знать, о Нем ли говоришь... Чтобы сказать о Боге, нужно... очень многое... Бога нужно прятать как можно глубже...

Сентябрь 1921. Сын мой, первая тебе моя заповедь: будь сам собой. Старайся быть сам собой как можно скорее, потому что к этому неизбежно приходит каждый рано или поздно, и кто поздно приходит, жалеет пропавшее время. Не быть самим собой, изображать что-то из себя — это все равно, что стрелять мимо цели.

1926. Было утро… я проснулся в Петербурге таким же счастливым ребенком, как в одно Пасхальное утро, когда мать моя, вернувшись от ранней обедни, поставила возле моей кроватки, укрытой пологом, большого деревянного коня. Я открыл полог и увидел коня. А все спят. Я сел на коня и поехал, а все спят. Как хорошо!

Ноябрь 1927. Сказать «Господи!» наедине с самим собой не могу, мне кажется, не потому что не верую, а… или не верую? Ни верую, ни не верую, а просто считаю, что жизнь моя как-то не слишком серьезна для этого… не дошло до того, чтобы молиться. Люблю, однако, читать о Боге, потому что многим своим переживаниям при этом нахожу объяснение. Так что могу сказать о себе в отношении Бога: я не знаю, есть ли Бог, но живу я и складываюсь в мыслях и чувствах постепенно, как будто Бог есть, и я верую.

Май 1929. Пасхальная ночь. Весь комсомол мобилизовался безобразничать возле церквей. Женщины густой толпой шли по улице с узелками в руках пасхи святить. Сторонкой тихо выезжала из города телега на рессорах, в ней сидел молодой человек в военной форме с целевой мелкокалиберной винтовкой, рядом с ним, похожий, видно, брат сидел с огромной гармонией, третий брат рядом с кучером держал наготове фотографический аппарат, а кучером был тоже брат, четвертый, у него в руке был только кнутик, он жил наверно дома при отце, работал в хозяйстве. И так было ясно, что та же самая сила, которая влекла женщин в церковь святить пасхи, она же собрала этих братьев с фотографией, винтовкой, гармонией, кнутиком и влекла их на праздник в родовое гнездо.

25 Декабря 1929. Солнцеворот. Пусть отменяют Рождество, сколько хотят, мое Рождество вечное, потому что не я продажной мишурой убираю дерево, а мороз старается. На восходе березовая опушка, словно мороз щекой к солнцу стал, и они стали ему разукрашивать: никакими словами не передать, как разукрасилась березовая опушка, сколько блесток… мой след триумфатора.

8 Января 1930. [Загорск]. Оттепель продолжается. Вчера сброшены языки с Годунова и Корнаухого [Речь идет о колоколах Троице-Сергиевой Лавры]. Корнаухий на домкратах. В пятницу он будет брошен на Царя с целью разбить его. Говорят, старый звонарь пришел сюда, приложился к колоколу, простился с ним: «Прощай, мой друг!» и ушел, [шатаясь] как пьяный. Был какой-то еще старик, как увидел, ни на кого не посмотрел, сказал: «С****ы дети!» Везде шныряет уполномоченный ГПУ. Его бесстрастие. И вообще намечается тип такого чисто государственного человека: ему до тебя, как человека, нет никакого дела. Холодное, неумолимое существо. Это же настроение было, помнится, в тюрьме царской от товарища прокурора.

9 Января 1930. [Загорск]. На колокольне идет работа по снятию Корнаухого, очень плохо он поддается, качается, рвет канаты, два домкрата смял, работа опасная и снимать было чуть-чуть рискованно. Большим колоколом, тросами, лебедками завладели дети. Внутри колокола полно ребятами, с утра до ночи колокол звонит...

Декабрь 1931. Храм Христа Спасителя. Кто не слыхал о нем? А между тем никто не узнал через газеты, что он был взорван. Теперь лежит на том месте обеленная снегом гора камней, а в высоте, там, где был крест, реют тучи птиц, обитателей крыши бывшего храма. У птиц есть крылья, но ведь и крылатому существу непременно надо куда-то присесть. «Куда сесть?» – думают птицы даже, но как же не мучиться бескрылому человеку, у которого из-под ног вырвали все ему дорогое... Впрочем, я это по старинке о птицах и о людях. Новая Москва равнодушна к разрушению храма. Теперь даже так, что если Василия Блаженного взорвут, – ничего, и все ничего, потому что снявши голову по волосам не плачут.

Сентябрь 1930. Такие как Бабель и даже Воронский целиком обязаны революции, в ней начинаются и с ней исчезают. И таких множество, и все больше и больше их становится не только в литературе, а во всей жизни: они отталкивались от старого, не переживая его; им нечего принимать, кроме нового. Часто какой-нибудь случайный пиджак определяет сознание деревенского парня: «в императорское время разве я мог иметь такой пиджак!»

Январь 1932. Птицы прилетели к тому месту, где был храм, чтобы рассесться в высоте под куполом. Но в высоте не было точки опоры: храм весь сверху донизу рассыпался. Так наверно и люди приходили, которые тут молились, и теперь, как птицы, не видя опоры, не могли молиться. Некуда было сесть, и птицы с криком полетели куда-то. Из людей многие были такие, что даже облегченно воздохнули: значит, Бога действительно нет, раз Он допустил разрушение храма. Другие пошли смущенные и озлобленные. И только очень немногие приняли разрушение храма к самому сердцу, понимая, как же трудно будет теперь держаться Бога без храма – ведь это почти то же самое, что птице держаться в воздухе без надежды присесть и отдохнуть на кресте… А может быть и так, думали они, что все это отрицание приводит каждого к пересмотру того, что считалось и действительно было положительным, но износилось и требует капитальной очистки и возобновления. После революции все имена должны приблизиться к своим телам, и так, что если назовет кто-нибудь имя, положим, Бог, то это и будет сам Бог с существом своим, а не просто имя-звук, как было допрежь. Вот именно потому так и тревожно теперь жить, что каждому нужно установить существо того, что он просто лишь называл…

25 Февраля 1939. Все живые отношения должны быть непременно и личными, даже дипломаты и те встречаются, чтобы посмотреть друг на друга. Только бюрократы личных отношений избегают и заменяют их бумажными: в этом и есть вред бюрократии… Но если не бумага, а Бог, то можно и не спрашивать о лице, потому что само собой разумеется, что если в Боге, то и с лицами. Безликие отношения, в бумаге или через шестерню, — всегда безбожные. Мы вопим о Боге, значит, вопим о лице человека.

6 Января 1942. Усолье под Переславлем-Залесским. Сочельник Рождества. Над бором нашим стояла большая звезда (планета Юпитер), и от сильного мороза лучи ее исходили крестом, а вокруг креста был нимб. Мы пошли, и, конечно, как всегда кажется, звезда тоже пошла: идем, и звезда идет впереди. Я смотрел на удивительную звезду, любовался и думал о звезде Вифлеемской, той, которая шла впереди волхвов и остановилась над Вифлеемом, где родился Христос. Теперь я смотрел на звезду, до того прекрасную, что мне тоже захотелось видеть Христа, и вспомнилась мне одна ночь в самом раннем моем детстве, когда мать подошла к моей кроватке в темной шали и сказала: «В эту ночь, Миша, Светлый Мальчик родился». Почему эти слова матери на всю жизнь остались, как самое лучшее. После не раз, читая и думая о звезде Вифлеемской, я понимал ведущую звезду, как сказочный символ. Но теперь мне подумалось, глядя на идущую впереди звезду, что может быть, и вправду так было: звезда, как теперь у меня, и у волхвов шла впереди, они шли и шла звезда, они остановились, остановилась и звезда. В то время вовсе даже и не знали, что не звезды идут, а движется сама земля, и волхвы не хотели даже и задумываться над таким пустяком, что не звезда Вифлеемская движется вперед, а движется она, потому что движется сам человек. Не в этом было для них главное, а у нас теперь подковыривают огромное любовное знание о возможности спасения человека от смерти этим маленьким знанием о вращении земли и движении звезд по своим предопределенным или необходимым орбитам.

3 Января 1943. [Село Усолье под Переславлем-Залесским]. Послезавтра, 6-го, будет Сочельник. Приехал поп, убирают церковь, чистят пролежавшие без употребления в церковном хламе на холоду в сырости паникадила. Говорят, что будут звонить. Сколько от начала революции люди ожидали конца большевиков, говорили вначале, что через три дня, потом через месяц, потом по Библии и по каким-то еще сомнительным мистическим книгам устанавливали срок конца. И ничего не выходило, и когда отчаялись и бросили ждать, пришел им конец… Религиозное движение современности есть освобождение человека от принудительных обязанностей к ближнему (кто этот ближний?) и возвращение к личности человека, ответственной перед Богом.

7 Января 1945. Вот и Рождество, и все нет рождественских морозов… Хорошо! Вошел в церковь с великим трудом и эгоизмом, потому что работал локтями. Но этот эгоизм мой люди прощали, потому что это было место, где все эгоизмы прощаются… Елочка, кажется, так проста в своей форме, но поди в лес с топором, где растут одни только елки, и попробуй выбрать себе для праздника. Тогда окажется после многих поисков, после многих неудачных порубок, что во всем лесу нет той идеальной формы, казалось, столь простой и обычной. Совершенная форма, окажется, живет только в душе самого человека. Но делать нечего, приходится мириться с той в лесу, которая ближе всех к совершенству.

Август 1945. Величайший долг человека, это изменяться в Боге (как Бог – так я!), изменяясь же не соблазняться временем: не за временем идти, а за Богом, идущим во времени.

Июль 1946. Когда я был маленький, религия считалась за простым народом («Дядя Влас»), а образованные «просвещенные» люди были безбожники. Теперь стало наоборот: образованные больше верят, чем простые.

Июнь 1947. Надо оставить дома заботы, исполниться внутренним желанием радости, не торопясь идти, размышляя, внимать. Тогда все отвечает твоему вниманию, какой-то голубой колокольчик кивает, какая-то моховая подушка под сосной приглашает присесть, и белка, заигрывая, пустит сверху прямо в тебя еловую шишку.

Июнь 1947. Композитор слышит какие-то звуки, расстанавливает их в порядке на бумаге, обозначая крючками, и с трепетом передает исполнителю. И вот эту музыку мы слышим, с волнением узнавая в своей собственной душе друга своего, композитора. Так, наверно, религиозные люди, вникая в нерукотворную природу, узнают в душе своей друга своего, Творца видимого. Так и книги пишутся, и картины, и дворцы строятся, и возникают богоподобные фигуры. Все такое начинается тем, что одинокая душа ищет своего места в Целом…

Август 1947. Погода и благодарность — родные: одна родилась в природе, другая в душе человека. И чувство гармонии в душе человека вышло из благодарности, и в этом открылся человеку Бог. И вот в это чудесное утро благодарю тебя, Боже, за чудесные темнеющие стручки акации с ее маленькими птичками, и нагруженные подарками для белок еловые вершины, и за всякую вещь, переданную человеку от человека, за стол, за табуретку, за пузырек с чернилами и бумагу, на которой пишу.

Август 1947. Человек — это мастер культурной формы вещей. На низшей ступени лестницы этих мастеров стоят те, кто ничего не вносит своего, а возвращает талант свой в том виде, в каком он его получил от хозяина. На высших ступенях располагаются те, кто всю душу свою вкладывает в творчество небывалого, и очень возможно, что об этих-то людях и говорится в Евангелии, что они полагают душу за других и что нет на свете большей любви, и всякая любовь, не имеющая такой благодати, есть принудительная добродетель. Я живу в условиях принудительной добродетели, а ищу благодатного творчества, — вот все мое положение.

23 Января 1950. Вера есть прежде всего движение и трепет, и верующий живет, как огонек свечи на ветру. Конечно, есть и какие-то законы внутренние этого движения, и трепет с утратой и встречами, отрицанием и утверждением. Вот когда происходит утверждение, то это утверждение преподается так, будто это утверждение и есть вся вера. Так нас, ребят, водили в собор всей гимназией и мучили, и оттого мы становились неверующими. И мы были правы: мы веру понимали как свободу, а нам ее давали как принуждение.

9 Марта 1950. Узнал вчера, что Кашинцева не доставила Фадееву ни рукописи романа, ни моих писем, и я все время мечтал о счастье своем впустую. Около часу длился у меня опасный припадок злости, тем особенно опасный, что на Лялю я не смел обрушиться, и гнал всю злобу в себя. Безумно болела спина, ноги стали слабые, одна рука стала тяжелая, другая легкая. Я испугался за себя, доплелся до церкви и стал в сторонке один в полумраке между колоннами. Не меньше часу я так стоял, перемогая боль, поднимаясь думой по колоннам к небу. Так я все перемог, боль физическую и душевную, а потом далеко за полночь читал весело Ляле стихи. Так загнало меня в церковь горе и страх за жизнь свою, и таких было в церкви 99 из 100. Только один, тот сотый, пришел в церковь представителем Бога от человеков и чистым сердцем своим беседовал с Богом, как равный, благодарил и молился за несчастных. Это он за меня помолился и помог мне снова жизнь образовать.

Апрель 1952. Ночь без мороза, утро безоблачное. Лектор Пелевин приехал из Жиздры, говорит, что снега везде оседают, реки синие надулись. Он рассказывал, что Жиздра вся разбита и сожжена. Но теперь тысяч пять жителей разместились в новых стандартных домиках. Продукты, которые время от времени завозят и в Жиздру, разбираются, конечно, «головкой», а в магазинах продаются крабы, дорогой набор шоколаду, роскошные издания Крылова и тому подобное. В домиках по две комнаты, в одной семья, в другой теленок, поросенок, гуси. Кормит интеллигенцию своя корова. Но жажда просвещения огромная, лектора на руках носили. Разговаривал с Пелевиным о бюрократизации, механизации духовных ценностей и тому подобное как разговаривают последние из интеллигентов. Вдруг П. заявил: – Но все-таки душа у человека остается. – И рассказал такой случай в Жиздре. Под Крещенье кто-то подал просьбу разрешить крестный ход к реке и сделать прорубь для водоосвящения. Председатель, рассмотрев просьбу, написал резолюцию: «Крестный ход разрешается в пределах церковной ограды». – Это, конечно, чиновник, – сказал Пелевин, – но человек, вероятно, вспомнил свое детство, свое детское водосвятие, и этот самый человек написал: «Крестный ход внутри церковной ограды обеспечить водой».

Апрель 1952. Еще раз этой весной удалось полюбоваться на раннюю иву, апрельскую невесту, разукрашенную и далеко видную в неодетом лесу. Особенно чудесно было взглянуть на широкую вырубку, всю еще мертвую, бурую, и на ней там и тут деревца эти, роскошно убранные. Особенно хороша была одна, закрытая от меня елкой: я не видел ее, но услыхал. Сколько гудело на ней пчел и шмелей! Слушая гул собора насекомых на ранней иве, я представлял себе наш христианский собор верующих и думал о каждом из них: что как в природе на иве для каждого есть место, так тоже и в церкви. Но чтобы не каждому, а всем заготовить место в социализме – это нечто в мире до сих пор небывалое. Каждый движется к цели своей сам, – и если бы устроить в жизни каждого, как устраивается на апрельской иве пчела, то был бы на земле мир. Но у нас хотят устроить всех по закону – и это улица или война.

Декабрь 1952. Иногда безобразия жизни до того доведут, что готов даже поссориться с Богом, но когда ухватишься за это, вдруг оказывается, что и Богу не легче моего, и не ссориться мне надо с Ним, а скорей помогать, и не где-нибудь далеко, а тут же, в себе самом.

Август 1953. Очень тепло, тихо и долгий утренний туман. Начало «осени первоначальной». Тополь сильно потек, в липах желтые пятна, и вот такой день, Боже мой, какой это был чудесный день с утра до ночи, и был осенний аромат в воздухе и огромная луна. Трудней и трудней из-за сердца достается мне движение, но больше и больше растет во мне то, что в просторечии зовется мыслью, или умом. По-моему это не ум, не мысль, а чувство Бога в себе: раньше Он был для меня в природе, теперь это перешло в себя, нечто такое, из-за чего не жалко утрату движения своего.

Газета «Православная вера», № 02 (718), февраль 2023 г.