Осознание того, чем стал для Русской Церкви XX век, к сожалению, остается пока еще весьма неглубоким как среди верующих православных христиан, так и среди историков-профессионалов. Буря, которая обрушилась на Православие после октябрьской революции, вызревала не один год. И эпоха нового мученичества за Христа открывается не 1918-м годом, к концу которого число исповедников веры определялось уже сотнями, и даже не 1917-м, когда были приняты первые откровенно антицерковные меры сначала Временным, а потом и большевистским правительством. В Саратове, как представляется, первым мучеником за веру стал инспектор Духовной семинарии Алексей Иванович Целебровский, убитый еще в 1911 году.
Осенью 2005 года будет отмечаться 175-летие со дня открытия Саратовской Духовной семинарии. Не стоило, посчитает кто-то, в канун юбилейных торжеств вспоминать "черную" страницу ее истории. Однако "черной" она кажется только на первый взгляд…
"После всенощной 12 марта в Духовной семинарии уволенный семинарист Князевский ударом финского ножа убил инспектора семинарии Целебровского",— сообщили в середине марта 1911 года почти все газеты Российской Империи.
Для многих злодеяние, случившееся в Саратове, стало тогда неожиданностью. Но, как и у всякого чрезвычайного происшествия, у этого убийства была своя предыстория. В 1904 году Святейший Синод направил в Саратов ревизора — статского советника Михаила Савваитского. Он должен был тщательно проверить все духовные учебные заведения епархии. Накануне ревизии, 26 сентября 1904 года, в семинарской домовой церкви в день ее престольного праздника произошло весьма показательное событие: воспитанники в присутствии Правящего Архиерея — епископа Гермогена — отказались провозглашать многолетия, промолчав. Зачинщики были наказаны, достигнув, однако, желаемого эффекта — шумихи, слухов, "резонанса"...
Уже в присутствии ревизора Савваитского в ноябре 1904 года часть воспитанников устроила в семинарии волнения с обычным для того времени составлением петиций и выдвижением требований. Волнения эти явились реакцией на строгие меры, предпринимаемые по отношению к бунтовщикам, пьяницам и лентяям (которых среди воспитанников семинарии было тогда достаточно) новым инспектором, до того в течение десяти лет служившим преподавателем философии,— Алексеем Ивановичем Целебровским. Уроженец Владимирской земли, выпускник Московской Духовной Академии, он был одним из самых талантливых и знающих наставников семинарии. События 1904 года, по выражению одного из преподавателей, Н.М. Зубарева, стали "боевым крещением" для нового инспектора. "Бунт" быстро усмирили. Воспитанников разделили на категории: те, кого причислили к первой, увольнялись из учебного заведения без права восстановления.
Строгий ревизор так написал о Целебровском и о значении мер, принимаемых им в семинарии: "С назначением… инспектора Целебровского в семинарии наступила заметная перемена воспитательного режима: массовым выходам учеников из церкви постепенно… положен был конец; отлучки учеников в город были подчинены более строгому контролю; было обращено строгое внимание на чтение учениками недозволенных книг. Но такая перемена оказалась тяжела для привыкших к вольностям учеников, и особенно для отличавшихся из среды их либеральным образом мыслей; для последних особенно был неприятен инспектор Целебровский, как человек церковного направления (выделено мною.— А.М.), и потому самое назначение его на должность инспектора было встречено ими крайне враждебно". И если предыдущий инспектор С.А. Торопов, по мнению того же ревизора, смотрел на нарушения и бесчинства в семинарских стенах сквозь пальцы, то новый руководитель попытался навести должный порядок. В течение следующих пяти лет Целебровскому это хотя бы в какой-то мере удавалось. Он боролся с пьянством, курением, прогулами, повсеместной небрежностью, связями воспитанников с нелегальными организациями.
Но вот вновь сильнее обычного забурлила семинария. Семинаристы сколотили подпольную группу, издававшую нелегальный журнал "Пробуждение", в котором печатали статьи откровенно атеистического содержания, а многие из них состояли на постоянном учете у местных жандармов.
При этом, разумеется, поборники семинарской вольницы ненавидели Целебровского. Им не нравились его замечания о неблагоговейном поведении в храме, не нравилось, что он подолгу принимал экзамены, желая узнать подлинный уровень знаний учащихся. Эти семинаристы "его доброе имя поносили, давали ему оскорбительные прозвища и писали их на внутренних стенах зал, коридоров и уборных".
В начале февраля 1911 года целый ряд воспитанников по докладу Целебровского был уволен за участие в волнениях и пьянство. Среди них был издатель журнала Петр Лебедев, которого в начале обучения Целебровский по своей природной доброте материально поддерживал. Значился в числе отчисленных и "сын священника Иван Владимиров Князевский", отец которого был запрещен в служении за алкоголизм, страдал "буйным помешательством" и скончался за три года до этого в Саратовской земской психиатрической больнице.
Как показывал позднее на допросах задержанный Князевский, после увольнения он отправился в Аткарск к матери, а 28 февраля вернулся в Саратов, где хотел забрать из семинарии документы и поступить куда-нибудь на службу. Князевский ненавидел своего бывшего наставника, считая его главным виновником своего изгнания из учебного заведения, но именно к Целебровскому он пришел 2 марта. Состоялась беседа, в ходе которой бывший воспитанник был предупрежден, что с документами, которые ему выдадут, он вряд ли поступит на службу. Целебровский подчеркнул, что "в случае обращения к нему с запросом, он даст о Князевском неблагоприятный отзыв".
На Князевского ответ инспектора подействовал угнетающим образом. Он считал, что находится в безвыходном положении: средств к существованию нет, а поступить на службу невозможно. Он начал пить, проводя все свое время в саратовских кабаках, а ночью заваливался пьяным в квартиру, на которой проживал его товарищ, также уволенный из семинарии Александр Орлов.
В один из мартовских дней приятели гуляли по городу. Неожиданно Князевский сказал другу: "Хорошо бы достать револьвер", а потом несколько раз пробормотал: "Хорошо бы с этим покончить". 12 марта друзья выпивали на квартире у Орлова вместе с его квартирной хозяйкой. Князевский был задумчив и несловоохотлив. Орлов попросил его написать что-нибудь на память. Он достал лист бумаги и написал: "Дорогой друг и лучший товарищ Саша. Вот уже несколько минут осталось мне быть с тобою. Куда бы ни угнали, чтобы ни сделали со мной, только одна смерть заставит забыть тебя. Ну, да ведь дальше смерти не будет ничего (выделено мною.— А.М.). Будь счастлив, ищи его (счастье.— А.М.), если сможешь найти в настоящей жизни, при настоящем положении. Желаю тебе всего наилучшего. Искренне любящий тебя твой товарищ Иван. Мое решение непременно". Письмо, которое Орлов тут же спрятал в карман, суждено было прочитать не ему, а следователям. Оставалось несколько часов…
Хозяйка по какой-то необходимости вышла из комнаты. "Князевский вдруг достал из-за пазухи новый финский нож и, показав его Орлову, сказал: "Вот он, достал", а потом еще прошептал: "Сегодня всенощная"".
И вот уже "товарищи" идут по Малой Сергиевской улице Саратова (ныне улица Мичурина) по направлению к зданию семинарии. Вдруг уже совершенно пьяный Князевский остановил Орлова, обнял его и на удивление быстро зашагал. Орлов лишь успел крикнуть вслед: "Ванька, оставь".
Всенощная в семинарском храме завершилась. Сначала из церкви выходила посторонняя публика, потом воспитанники. Неожиданно перед стоящим у выхода инспектором мелькнул Князевский, всего несколько минут назад зашедший в храм. Целебровский взглянул на него и улыбнулся. Это стало для Князевского последней каплей. Бросившись на Целебровского, он вонзил ему в живот свой финский нож. Раненый инспектор инстинктивно устремился по лестнице в сторону классных комнат. Убийца догнал его и ударил ножом в спину. Подбежавшие семинаристы перенесли Целебровского на его квартиру, находившуюся в том же здании, где он скончался через 15 минут, не приходя в сознание.
Преступника никто и не подумал остановить. Он сам "заявил ближайшему постовому городовому, что убил инспектора семинарии, после чего был задержан городовым и отправлен в полицейскую часть". Ректор семинарии, архимандрит Василий (Бирюков) лично поспешил в кафедральный собор, сообщил о случившемся епископу Гермогену, совершавшему всенощную. Через несколько дней в этом соборе состоялось отпевание раба Божия Алексия…
Князевского приговорили к восьми годам каторги. Но срок до конца убийца не отбыл: в стране изменилась политическая ситуация. В воспоминаниях саратовца И.Я. Славина "Минувшее — пережитое" содержатся интереснейшие сведения о том, что при большевиках вернувшийся с каторги Князевский занял видный партийный пост…
Алексей Иванович Целебровский погиб не случайно. Он исполнял долг, который должен был исполнять по службе своей, а это и было его служением Церкви. Ежедневный контроль за дисциплиной, рутинная работа по написанию регулярных отчетов — вот его крест, который он с терпением нес. Мученическая смерть стала венцом праведного жития. Автор некролога, опубликованного в 1911 году в епархиальном журнале, Н.М. Зубарев, близко знавший Целебровского, описал основные этапы этого пути исповедника веры. После окончания Академии Алексей Иванович помышлял об иноческой жизни и долгие годы готовил себя к монашеству. Однако, уже будучи инспектором, он встретил в Саратове скромную девицу, диаконскую дочь, которую полюбил всем сердцем. Лично к епископу Гермогену отправился Целебровский за разрешением жениться. Владыка знал о стремлении инспектора к иночеству, но с радостью благословил его на брак. Вскоре у Алексея Ивановича родилась дочь. Он уже думал о принятии священного сана…
Семинаристы-революционеры регулярно посылали ненавистному "Целебре", как они его пренебрежительно называли, анонимки, в которых оскорбляли его и даже угрожали физической расправой. В феврале 1911 года, во время семинарских "сходок", к нему домой явились служащие из похоронного бюро — для того, чтобы "узнать размер гробика для ребенка", а из магазина принесли три ведра фруктовых вод для "омовения тела". Их вызвали по телефону семинаристы, решившие сломить ненавистного инспектора, сыграв на святом чувстве горячей отеческой любви к малютке-дочери. Это подействовало и на самого Целебровского, но в особенности — на его жену, которая умоляла супруга оставить ставшую столь опасной службу. Тот обещал сделать это весной, отметив, однако, что должен закончить учебный год. Увы…
Итак, уже в 1911 году Саратов обрел своего первого страдальца за веру в XX веке. Думается, что предстоит еще подробнее изучить материалы о его жизни и кончине, чтобы и Церковь могла удостоверить подвиг мученика Алексия, прославив его в лике святых. По крайней мере, основания для такого рассмотрения в изученных нами материалах имеются.