«Всё равно ты будешь верующим, и дети твои будут верующими» — любознательный советский школьник, любивший пересказывать родителям то, что узнал на уроках, был этой папиной (и маминой) реакцией чрезвычайно удивлен. Папа был членом партии и никаких признаков религиозности не проявлял никогда.
…Как и моя мама. Я в свое время тоже была поражена ее репликой, неожиданной, ничем, казалось бы, не предваренной, не подготовленной: «Наши дети растут неверующими, и я не знаю, радоваться этому или нет».
Откуда это бралось — во вполне советских, вроде бы, людях? Как это прорастало в их сознании?
Их дети стали верующими. Мой собеседник — тот самый школьник — стал священником, служит уже 22 года. Протоиерей, настоятель храма в честь Казанского Образа Божией Матери, кандидат богословия, преподаватель семинарии — отец Димитрий Полохов.
— Отец Димитрий, а как же она все-таки вошла в Вашу жизнь — вера? Если родители верующими не были…
— Бабушка была православным человеком. И родители учили меня уважать ее веру. Они сами относились ко всем проявлениям ее веры с настоящим благоговением. И я знал: бабушка молится — мешать нельзя. А в остальное время я вел с нею какие-то просветительские беседы. Бабушка была очень доброй, она не сердилась, не обижалась, не спорила со мной. Она просто в ответ на мое «Бога нет!» отвечала: «Есть».— «Да где же Он есть?». — «Есть Он» — и на этом всё кончалось.
И где-то в этот же период мы со школьными друзьями решили зайти в Троицкий собор. Мы боялись: нам рассказывали, что мы можем страшный гнев вызвать в церкви, если что-то не так сделаем, что на нас набросятся злые старухи… К тому же мы были пионерами, и у нас возникало такое сомнение: можно ли нам в церковь, хорошо ли это? И все-таки мы настроили друг друга и пошли в верхний храм Троицкого собора. Зимой дело было, к вечеру уже, в сумерках; мы стояли перед иконами, смотрели на свечи… И у нас возникло непонятное еще нам чувство, которое нужно было, наверное, назвать благоговением. И страх тоже не уходил, но это был уже какой-то другой страх. Был ли это страх Божий? Трудно сказать… Нас никто не выгнал. Наоборот, какая-то бабушка нас поближе к иконам подтолкнула: «Подойдите, ребятки, подойдите». Постояли мы какое-то время, потом потихонечку ушли.
Ну а в старших классах я стал уже сознательно интересоваться Православием. Нашел свой крестильный крестик, выяснил, что меня крестили все-таки, когда мне годик всего был, и я сильно болел, а после крещения выздоровел.
А тут и времена стали меняться — подошло тысячелетие Крещения Руси. Все об этом заговорили. Историей я всегда интересовался, читал много. И все больше ассоциировал себя самого — не с советской историей, а именно с этой, русской тысячелетней.
Помню, как я, будучи уже студентом физфака СГУ, прорывался в пасхальную ночь на службу в Троицкий собор, это было очень трудно — стояло оцепление, заборчики даже какие-то… Один раз прорваться не удалось. А когда попадал внутрь — ничего там поначалу не понимал, конечно. Но вот это чувство — что на Пасху нужно непременно в церковь пойти — оно во мне уже жило.
И вот так понемногу я стал не только на Пасху в храм ходить. Родители не возражали. Более того: они для меня достали где-то Евангелие, которое вот так просто купить тогда еще невозможно было. И я начал его читать. И это было невероятное впечатление…
— Несложно догадаться, что Вы с детства большой книгочей, и замечательных книг в Вашей жизни уже к тому моменту было много. Чем же отличалось от них впервые открытое Вами Евангелие?
— Я сразу почувствовал, насколько отлична эта книга от всей той литературы, которую я раньше читал. Это было очень глубокое, не интеллектуальное, не эмоциональное, а вот именно духовное воздействие. Хотя, конечно, до этого я читал книги, которые подводили, готовили меня к Евангелию. Но переворот случился именно благодаря ему. Я прочитал и уже не сомневался: все это правда, Бог есть. И дальше моей целью стало — узнать как можно больше о нашей вере, о Церкви. Мне удалось тогда — всю стипендию потратил — купить в Троицком соборе «Закон Божий» протоиерея Серафима Слободского. Его я тоже прочитал на одном дыхании.
Храмы, один за другим, возвращались Церкви и восстанавливались, насколько это было возможно в то время; люди там трудились бескорыстно. И у меня тоже появилось желание помочь. Поначалу стеснялся, опасался, но, когда началось восстановление Покровского храма, я — уже дипломник, проходивший практику в КБ, — пошел туда и стал помогать: мы размывали стены, выносили мусор. По ходу дела я втягивался в церковную жизнь. Начал исповедоваться, причащаться, соблюдать посты, учился петь и читать на клиросе.
— А молодежи там много было тогда — Ваших ровесников?
— Не так много, но были молодые люди, конечно, и мы общались, книгами обменивались — в том числе и самиздатовскими, перепечатанными на машинке. Но к тому времени уже и издаваться начала православная литература, молитвослов купить уже не было большой проблемой. Всё это поддерживало меня, и я старался быть христианином во всей своей жизни. В городе действовала уже (с 1992 года) семинария, и я решил поступать в нее.
— Быть верующим, православным человеком и быть священником — совсем не одно и то же. Рукоположение — это билет в один конец, священство — это самолет, из которого не выпрыгнешь… не взяв на душу страшного греха. Как Вы решились?
— Понимаете, это было мне по душе. Я любил все, что происходит в Церкви, я почувствовал благодать Божию, радость молитвы, богослужения. Когда человек принимает решение, когда он окончательно и бесповоротно приходит к Богу, Господь ему особым образом открывается. И легко, и радостно, и хочется молиться, и узнавать все, что ты еще не знаешь. Для тебя это новый мир, неизведанный, это открытия совершенно удивительные каждый день… Святые отцы говорили, что в начале духовного пути Бог человеку авансом все это дает. Ты еще ничего не сделал, а Бог дает тебе познать, как с Ним хорошо. И ты понимаешь, что лучше этого ничего не может быть.
Среди молодых людей, с кем я общался в тот период, был один будущий диакон, и вот, он сказал однажды такую вещь: не верится, что можно молиться в алтаре, да еще и деньги за это получать. Я знал, конечно, что священник получает содержание, понимал, что от материальной стороны жизни не денешься никуда, но состояние мое тогда было — таким, что я сам был готов все отдать, всем пожертвовать, лишь бы быть в храме, ощущать эту духовную радость. Поэтому я решил связать всю свою дальнейшую жизнь с Церковью. Родители сказали: хорошо, только закончи сначала университет. Я готовился к защите диплома и одновременно учил с нашей псаломщицей Антониной Алексеевной тропари и все прочее, что нужно было для поступления в семинарию.
— Радостная христианская молодость… А что потом? Охлаждения, колебаний, кризисов — не было?
— Охлаждения всегда возможны, и кризисы тоже, но вот чего у меня действительно не было — кризиса веры. То есть — сомнений в главном. Колебания были, но только такого рода — готов я к семинарии или не готов, прямо сейчас поступать или отложить? В 1993 году в Саратов приезжал Патриарх Алексий II, я присутствовал на некоторых мероприятиях и заодно познакомился с семинаристами. С Патриархом приезжал архимандрит Кирилл (Павлов), нам удалось благословиться у него. И когда встал уже вопрос, поступать или не поступать, и, если поступать, то куда, может быть, в Московскую семинарию — мы с мамой поехали в Троице-Сергиеву Лавру. Молились там, осмотрели всё, и главное — я попал на исповедь к отцу Кириллу. Это было большой, неожиданной удачей. Я спросил его, как мне быть. Он уточнил: «Ты откуда?» — «Из Саратова».— «А, там ребята хорошие — поступай туда». И благословил меня. И меня приняли сразу на второй курс. Годы учебы — они трудными оказались, сложными, всякое бывало, но и интересно было очень.
— Сейчас Вы сами преподаете; нынешние семинаристы отличаются от вас, тогдашних?
— Отличаются, конечно. Это ведь совсем другое время, другое поколение. Мне кажется, мы в ту пору в гораздо большей степени сами, самостоятельно выбирали свой путь, нам никто не говорил: «Тебе надо в семинарию поступать». Это был наш личный выбор, и выбор трудный, выстраданный — нам приходилось преодолевать сопротивление. Но это ведь и опытом становилось для нас, опытом личной ответственности. Это делало нас взрослыми. Сегодняшние семинаристы, которые поступают сразу после школы — они, конечно, тоже сделали свой выбор, но вот этого опыта им все же недостает.
— Предсказание Вашего отца сбылось, супруга и дети — верующие?
— Конечно. С будущей своей супругой я познакомился на втором курсе семинарии. Она училась в музыкальном училище и пела на клиросе в Покровском храме. У нас двое детей, в храм они ходят с раннего детства, дочь училась в воскресной школе, сын сейчас в ней учится. Подруги дочери всегда с уважением относились к ее вере. В школе она веру особо не демонстрировала, но все знали, что у нее папа священник, и она тоже верующая, и что она может ответить на какой-то вопрос о вере, если он возник. У детей бывают кризисы веры, конечно, ведь они не только в Церкви живут и не только в семье. Они живут в открытом мире, где многое могут услышать, и очень важно, чтоб они со своими сомнениями всегда могли прийти к родителям, и чтоб родители могли им всё объяснить правильно.
— Что самое трудное в служении священника — на Ваш личный взгляд?
— Сделать так, чтобы тебе всегда хватало времени на главное. Главное в жизни священника — совершать богослужение, нести людям слово Божие, работать с людьми, помогать им найти путь к Нему, содействовать их воцерковлению. Но, кроме этого, есть масса других вещей, других забот, обязательных, но не главных. И вот, когда ты понимаешь, что мог дать людям гораздо больше, а не дал, не смог, потому что времени не хватило, потому что тебя заела суета… это, конечно, очень огорчает. И есть еще твои собственные немощи, недостатки. Ты должен убеждать людей, но ты сам, оказывается, не очень убедительный человек. Не всегда мы на том уровне, который должен быть у священника, далеко не всегда. Святитель Иоанн Златоуст пишет о том, каким должен быть священник; если бы мы были такими, у нас не было бы той проблемы выгорания, о которой так много говорят. Есть много внешних проблем и трудностей, но главная проблема всетаки внутри, в каждом из нас.
Газета «Православная вера» № 23 (595)