Оказалось, я люблю ноябрь. Он учит видеть неочевидную, скромную, сокровенную красоту. Листопад уже закончился. Зима еще не началась. Пауза. Затишье. Тихие перемены погоды: то острый морозец, то сырость, туман. Светло-­серые кроны пирамидальных тополей. Черно-­белый колеблемый невод огромной березы. Урожай на рябину и красновато-­янтарную облепиху. Хитрые синички и юркие дятлы. Если день ясный, небо — как зеленоватое стеклышко, а закат — как растекшийся горячий мед. Рано загораются окна и фонари. Появляются звездочки — колкие, как осколки. К позднему рассвету зеленая трава и серо­-желтая палая листва обрастут иголочками инея. Разве это не красота?

Она не исчезает, она только изменяется. Красота непреходяща, потому что мир сотворен Изряднохудожником. А что происходит, когда человек замечает, видит красоту, внутренне откликается на нее? Он откликается Творцу, совпадает с Ним, приобщается к Его творческому акту. В идеале каждая наша встреча с красотой тварного мира должна продолжаться молитвой. Но в жизни у нас так не получается — мы слишком рассеянны, не умеем жить сосредоточенно. А ноябрь учит именно этому: заметь, остановись, всмотрись, почувствуй.

***

Восемь утра. Еще не совсем рассвело, но ворота старого парка уже открыты. Под вековыми дубами, так и не сбросившими медную листву, чернеют пруды. Воду подернуло мягкой корочкой первого льда. В него вмерзли листья и перья. Лебедей уже нет — их забрали в зимние домики. Зато много диких уток: они темнеют, сбившись в кучки, на середине пруда, где льда нет. В теплые края эти кряквы, похоже, не собираются. Здесь, в парке, им хорошо, их кормят. Но если зима будет суровой, пруды промерзнут. Не знаю, что тогда будут делать птицы. Наверное, они беспечны, не умеют предвидеть, живут текущим днем — коротким, холодным, но не лишенным любви. Вон, появились уже на мостике ранние люди — бабушка с внучкой; скорее всего, они идут через парк в детский сад. Девочка в красном комбинезончике бросает уткам белый хлеб. Сонная стая сразу приходит в движение. Бурлит ледяная вода.

Лебедей все равно не хватает, без них грустно. Иду искать белку. Бреду меж черных стволов и заиндевелых ворохов собранной уже листвы. Вот появился первый рабочий с тележ­кой. А вон и она — неярко-­желто­-серенькая, быстрая, бесконечно трогательная. Перебирает пятипалыми лапками грубую дубовую кору и серебристую корку лишайника, спрыгивает наземь, находит желудь. Я смотрю и чувствую любовь к белке. Эта любовь мне необходима, она согревает меня изнутри. Ноябрь учит любить любовь. Потому что она — единственное спасение от холода нелюбви, пустоты, небытия.

Я смотрю на белочку, а Бог смотрит на меня. Я далеко не так трогательна, конечно, как этот зверек, но я человек. А человек для Творца имеет значение, несравнимое и несопоставимое со значением иных тварей: об этом и о Своей заботе о человеке Спаситель говорил в Нагорной проповеди: Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? (Мф. 6, 26).

Смогла бы я спокойно уйти из парка, если бы белочка попала в беду, если бы кто-­то ее на моих глазах обидел? Конечно, нет. Как же могу я предположить, что Господь оставит меня, человека?

В ноябре я начинаю не просто использовать, а именно любить теплую одежду, горячую батарею под окном, вскипевший чайник, железную банку с кофе. Ведь любовь Божия, которая нас согревает и защищает, — она и в этих «благах цивилизации» тоже.

Ноябрь учит любить любовь Божию, а значит, и Его Самого.

***

Когда приходит ноябрь, ты понимаешь, что… он пришел, что сейчас его время, что всему на свете время свое. Время любоваться цветущими яблонями. Время собирать в густой траве сладкую падалицу. Время спускать в погреб банки с вареньем этого года. И вот — время смотреть на голые ветки яблонь, то в зеркальных каплях тумана, то в сухих иголочках инея.

Как часто приходится слышать, что ноябрь — месяц плохой. Нагота, слякоть, туман, гололедица, тоска… То ли дело май, цветущий июнь или многопраздничный январь, если зима хорошая, снежная. А ноябрь — поскорее бы прошел.

Почему нам так это свойственно — ждать неких лучших времен, а тот час и день, который еще не кончился, — скоротать, отбыть поскорее, как бы и не заметить? Ноябрь помогает понять: в жизни человека нет неважных, лишних, заведомо бесплодных минут, часов, дней. Нет плохих месяцев. Каждое мгновение нашей жизни подается Богом, и не просто так, а для чего­то. Земная жизнь длится, пока Он ее поддерживает, пока Он чего­то от человека ждет. Вот почему мы призваны каждую минуту свою принимать из рук Господних со смирением и жить ее, как первую, как последнюю. Тогда наше время будет не проходить — как мы привыкли думать — а приходить, непрерывно принося нам что­то новое. Не только радостное, конечно, да. Но в ноябре почему­то особенно ясно становится — Тот, Кто «мироносицам плач преложил», в силах всякий наш плач преложить в веселье сердечное.

***

Кажется, что никогда не рассветет.

Я сама себе не могу объяснить той тревожности, которая заставляет меня вставать очень рано, в пять утра — даже если необходимости в этом вроде бы нет. Может быть, я беспокоюсь о больной маме, которая замерзнет, если я вовремя не запущу газовую печку, или о собаке, которая живет во дворе… Нет, скорее, я боюсь упустить некое очень важное для меня время. Время, когда я зажигаю свет в холодном коридорчике, натягиваю куртку, ищу шапку, гадаю, какая погода встретит меня сейчас там, за дверью — сырость, дождь, туман или, может быть, снег?

Снега пока нет. Ветра тоже. Острый сухой морозец. Неполная калено-­красная луна кажется тяжелой, стоит на западе, низко над горизонтом. Сколько живу, и не могу привыкнуть к луне. В какой бы фазе своей она ни пребывала, что бы ни напоминала — тончайший серпик, сочащийся тропический фрукт, сияющую серебряную монетку, античную трагическую маску или раскаленную сковородку — мне всегда кажется, что вот такой, как сейчас, она никогда еще не была и никогда больше не будет. Луна — это повторяющаяся неповторимость.

…Как и всё остальное в этой жизни. Вот вроде бы каждое утро кормлю пса, и он выбирается мне навстречу из своей будки, радуется мне больше, чем миске с кашей, прыгает, молотит меня лапами, я глажу его жесткую кудлатую голову… Но если остановиться, если вдуматься, вчувствоваться в этот миг, постараться принять и прожить его до конца, до максимально возможной полноты… то воспримешь его именно как первый и последний. Вот этого — не «такого», а именно этого — ноябрьского утра больше не будет. И не надо думать, что минута, когда ты гладишь собаку и расправляешь сбитую подстилку в ее будке — менее важна, чем любая другая. Не деля свои минуты, часы и месяцы на более и менее важные, мы достигаем целостного восприятия нашей жизни. И только так воспринимаемую — цельную, единую — жизнь мы можем целиком предать Господу. Это ведь беда, если мы пытаемся предоставлять свою жизнь Ему частями: например, только время, проведенное в церкви, или время чтения какой-­нибудь духовной книги, а остальное время — «уж как придется». Только в единой, нераздробленной жизни достижим тот самый «мир душевных сил», о котором говорится в благодарственной молитве по Святом Причащении — то есть внутренняя гармония. А горький плод жизни нецельной и расколотой — во‑первых, поверхностность и беглость во всем (глубоко вникать просто не успеваем), а во‑вторых, чувство тщетности усилий, усталость, нервозность, уныние.

Понимать, осознавать эти и другие важные вещи можно и нужно круглый год, конечно, а не только в ноябре; но каждый месяц, каждая пора, каждая страничка нашей непредсказуемой и переменчивой жизни помогает нам в этом по-­своему. Бог не теряет нас из виду ни на минуту. А мы — мы только и делаем, что теряем. И что нам делать? Каждый раз Его находить. Благо Он всегда рядом на самом деле.

Газета «Православная вера», № 22 (690), ноябрь 2021 г.