Алиса Орлова ― постоянный автор саратовской епархиальной газеты «Православная вера». Около полугода тому назад переехала из Саратова в Москву, работает в Московской епархиальной комиссии по социальной деятельности, сотрудничает с журналом «Нескучный сад», один из ее рассказов публиковался во втором номере журнала «Православие и современность». Стала ли она за это время москвичкой? Трудно сказать, да, по большому счету, это и неважно. Важнее, точнее ― интереснее, как она увидела Москву ― ту, которую решила назвать «своей».

…Просматриваю свои записи и удивляюсь, сколько всего произошло со мной в Москве за последние полгода. Кто-то по телевизору сказал, что столица отличается тем, что тут можно жить, общаясь только с людьми своего круга, поэты общаются с поэтами, торговцы с торговцами, бездомные с другими бездомными и милицией, остальной мир существует как бы отдельно, в то время как в провинции жизнь у всех общая. Отчасти это правда. Однако люди, о которых я пишу, очень разные ― священники и прихожане, бездомные и бизнесмены, многодетные мамы и сестры милосердия, живущие церковной жизнью или только начинающие свой путь к Богу. Кто-то из них нуждается в помощи, кто-то сам стремится помочь другим. О некоторых из этих людей я и хочу сейчас рассказать.

***

Последний вечер 2006 года я провела на пустыре у Курского вокзала, позвали ребята из редакции. Активисты движения «Еда вместо бомб» кормили бездомных макаронами с соевым мясом, пирожками и чаем. Было забавно смотреть, как эти накачанные бритоголовые парни в кожаных куртках бережно накладывали еду в пластиковые мисочки. Лица их были замотаны шарфами, видимо для конспирации, фотографировать себя они запретили. Дед Мороз раздавал бездомным подарки — чистую одежду, в которую они переодевались прямо на месте. Ели горячее. Пили чай, водили хоровод и надеялись на лучшее.

― Скорей бы кончился этот год, в следующем мне обязательно повезет. Я в гороскопе читала: в год свиньи повезет обязательно. Скорей бы кончился этот год!

― Девушка, вот скажите мне, почему люди ко мне такие жестокие, за что меня обижают?

― А вы никого никогда не обижали?

― Ну, один раз было…

― Меня Али зовут, я с Памира, памирский тигр. Сфотографируйте меня, пожалуйста!

Памирский тигр, приосанившись, опирается на палку.

― У меня в Тамбовской области дочка. Я ее, знаешь, как люблю, любого убью за нее!

― Дед Мороз, а у тебя есть носки сорок третьего размера?

― Девушка, не уходите, поговорите со мной!

Зачем я туда пошла? Просто пошла и все. Пакет с теплой одеждой отдала какой-то женщине, сверток с бутербродами ― мужчине. Елки не было, была береза. Под березой лежал укрытый одеялом человек, ждал автобуса «Милосердие». Даже смотреть на него было холодно. Почему мне было стыдно перед ними?

***

Мои дни очень разные. Бывает ― суета и звонки, бывают дни совершенно беспросветные, когда все вокруг сливается в серое мелькание, ничего не получается и кажется, что бежишь на месте, дни, когда остается только терпеть и надеяться.

А бывает ощущение, что за один день прожито несколько разных жизней. И когда вечером, по пути с работы, я включаю плеер, чтобы дослушать песню, которую выключила утром, удивляюсь, сколько всего произошло за день. И улыбаюсь.

***

Я иду на работу, в больничный храм Первой градской больницы (часто говорят «первая городская», но, по-моему, «градская» звучит лучше). Иду мимо памятника Спасокукоцкому-Кочергину, этот чудо-доктор работал здесь перед тем, как уехать в Саратов. Тот самый доктор, который придумал способ обработки рук для хирургов. Тот самый доктор, который сделал незаметный шов на лице первой красавицы города Саратова, которая попала в аварию, проехавшись в начале прошлого века на первом саратовском трамвае. Доброе утро, доктор Спасокукоцкий. Впрочем, я отвлеклась.

Иду через больничный парк. Середина лета. Зеленая шерстка газона коротко острижена и уже чуть пожелтела. Мимо скамеек, мимо яблони, с которой в мае снегом сыпались лепестки, мимо клумбы, где сейчас петуньи, а весной рядами солдатиков стояли тюльпаны.

Я пишу для журнала «Нескучный сад», православного журнала о делах милосердия. Мое рабочее место находится в комиссии по церковной социальной деятельности. Здесь полтора десятка человек заняты делом.

Сюда день-деньской звонят и приходят бездомные, престарелые, многодетные, больные, отчаявшиеся. Многие люди приходят сюда, надеясь только на чудо. Помню мужчину, крещеного азербайджанца, который принес фотографию сына, пятилетнего Эмиля ― мальчика украли на вокзале год назад. Бездомный лежит на улице, бабушка сломала ногу и не может дойти до магазина, чтобы купить хлеба, тяжело болеет ребенок, пьет муж или сын ― совсем не осталось сил терпеть, такие звонки раздаются в Комиссии целый день. Кажется, здесь невозможно работать и тем более ― писать тексты, но почему-то здесь мне особенно хорошо пишется.

Дверь открылась, вошел юноша в серой куртке, в руке рюкзак и кепка. Спрашивает у Валерия Валентиновича о людях, которые нуждаются в помощи. Валерий Валентинович привычно перечисляет: «Ваня, лежит в госпитале Бурденко, ему нужна инвалидная коляска, Алеша, алтарник в храме, собираем ему на протез. Антон, у него туберкулез, нужно дорогое лекарство». Паренек вынимает из рюкзака пачку долларов:

― Вот, для Антона.

И быстро выходит за дверь. Все на минуту замолкают. Валерий Валентинович набирает номер:

― Вас беспокоят из Комиссии. Деньги есть, можно покупать лекарство.

***

― У них собака, не с кем оставить…

― Когда она освобождается?

― Нашли на вокзале мертвую женщину, у нее в кармане телефон комиссии. Ее звали Вера… Никто не знает такую?

― Отдел помощи бездомным? Сейчас переключу.

С подопечными группы помощи бездомным общаться приходится не так часто, но это встречи запоминаются надолго. Как-то, возвращаясь с интервью, я на минутку зашла в Комиссию и услышала, как сотрудница группы помощи бездомным просит дежурную съездить на вокзал. Нужно было купить билет для одного из подопечных. Я подумала, что мне как раз по пути и покупка билета не займет много времени. Бывает, что бездомные приходят в Комиссию и просят денег на билет до дома. Как правило, у них нет документов, и сотрудник комиссии едет с ними на вокзал, покупает билет и сажает в поезд. Но очень часто бывает, что бездомный, едущий, например, в Свердловск, выходит на первой же станции и меняет билет на бутылку водки.

Получив деньги и указания, выхожу на улицу, возле церковной лавки меня ждет парень лет двадцати, похожий скорее на работягу, чем на бездомного. При виде меня он вскочил, прижал к груди целлофановый пакет. Мы шли молча, почти до самых ворот больницы.

― Тебе, наверное, стыдно со мной идти,― вдруг сказал мой спутник.

Я остановилась и оглядела его: чистые джинсы, джинсовая куртка, крепкие, но запылившиеся ботинки.

― Почему стыдно? ― удивилась я.

В ответ он показал мне руки. Руки были совершенно черные.

― От меня пахнет,― смущенно добавил он.

Но вот как раз запаха, специфического запаха бездомных, от него не было совсем. Я вынула из пачки пару влажных салфеток:

― Руки. Ботинки.

Руки, конечно, так и не отмылись, но ботинки стали почище. Тут я заметила, что куртка на нем с чужого плеча ― широковата, коротковата, а у джинсов не застегивается молния и подвязаны они веревочкой.

― Я не бомж! Я каменщик, мы работали в деревне под Питером, строили завод, потом у меня документы пропали из вагончика. И все деньги. Денег осталось мало, только то, что в кармане спецовки было, я их пропил, ну, пива купил… Было тепло, в лесу ночевал, добрался до Питера, пошел в ночлежку, там мне эту бумагу дали. В Ижевск можно только через Москву. А потом в электричке.

И тут он начал путано рассказывать про каких-то людей, которые ловили его на разных станциях, передавая друг другу его фотографию с мобильника на мобильник.

― А какие они были, эти люди? ― спросила я.

― Да… Разные, совсем разные. Но все они говорили мне одно и то же слово, и музыка у них на телефонах была одинаковая. Они и сейчас за мной следят! Ты меня не бросай, дождись со мной поезда.

Та-а-ак… Купила билетик. В бумаге, которую мне выдали, было написано: «Краснов Александр Борисович, 1986 года рождения».

― Значит, вот что,― сказала я,― мы сейчас спускаемся в метро, там много милиции и всяких плохих людей, пожалуйста, перестань оглядываться по сторонам и пакет свой неси за ручки, ладно?

Оказалось, что в Москве Санек пошел в ближайший храм, и там, спасибо отцу Филиппу, его накормили, переодели в чистое и отправили в комиссию. По бумаге, которую Саньку дали в Питерской ночлежке, его пускали в метро и трамваи, спасибо добрым людям. В Комиссии его накормили супом, впервые за две недели поел горячего, спасибо Наталье Николаевне.

На вокзале проблем не возникло, по документам Комиссии билет мне дали сразу. Поезд через три часа. Сажать Александра Борисовича в поезд меня не просили, только билет купить. И можно бы уже и домой… Но заметив его умоляющий взгляд, я осталась. Посажу в поезд и пойду домой с чистой совестью. Был один из первых весенних дней, хорошо погулять по Москве. От трех вокзалов мы ушли сразу, это было к лучшему, запахи оттаявшего вокзала в весенний день — это слишком. Санек продолжал нервно оглядываться по сторонам. И сколько я ни объясняла ему, что он уже много раз спускался в Москве в метро и что если и была за ним какая-то погоня, то она осталась далеко позади, успокоился Санек только на пустынной остановке троллейбуса. Мы сидели на холодной металлической лавочке, молчали и смотрели в весеннее небо.

― Ты думаешь, что я псих, да? ― спросил Санек.

― А тебе не все равно, что я думаю? Я с тобой дождусь твоего поезда, от всех тебя спасу, поедешь спокойно в свой Ижевск, завтра утром будешь дома.

― Да. У меня там жена и сын. Денег хотел заработать. Заработал. Больше из дома ― ни ногой.

Вот в это как раз верилось. И на психа он, кстати, тоже был не похож. Видно, действительно кто-то напугал его в электричках по дороге в Москву. А может, и правда это ― про игру со слежкой. Я не знаю. Перед поездом зашли в вокзальную часовню, выяснилось, что Санек некрещеный. Я показала билет проводнику, надо бы зайти, попрощаться. Когда я нашла нужное место в конце вагона, Санек уже сидел у окошка и, увидев меня, глянул удивленно, как будто успел уже забыть, кто я такая. Видимо, ему хотелось поскорее изгнать из памяти свои приключения.

***

Комиссия ― на первом этаже больничного храма, храма царевича Димитрия.

Здание храма, большое, желтое, с двумя крыльями и золотым торжественным крестом на башенке круглого купола. Кроме комиссии, тут располагается школа, училище сестер милосердия и редакция журнала «Нескучный сад». Сердце этой жизни ― сам храм, круглый, с большими колоннами, купол уходит вверх, в нереальную голубую высоту, в голубой круг, как прорубь в небо. От желтого круга на полу лучами расходится солнечного цвета плитка. Зимой в окно храма видно, как в больничном парке кружатся под фонарем снежинки. Если что-то не ладится в работе, на минуточку захожу в храм.

Когда я пришла сюда первый раз, в храме стоял гроб ― умерла старушка из богадельни. Но ощущения страха, отвращения к смерти совсем не было, даже дети без всякой опаски стояли неподалеку от гроба. Наоборот, казалось, что на этой службе все вместе ― и живые, и мертвые.

Этот храм отличается от многих других… Чем? ― Тут все свои. Любой, случайно попавший на службу человек, ощущает тепло. Дети из школы, сестры милосердия, сотрудники больницы, комиссии и журнала. Я знаю всех если не по именам, то хотя бы в лицо. В храм приходят семьями.

Дети любят подниматься на балконы и, затаив дыхание, смотреть на храм сверху. Сейчас каникулы, в школе тихо. Про школу я знаю мало, а в училище как-то даже проучилась вместе с будущими сестрами милосердия целый день. День этот был весенний, солнечный и прохладный. Рано утром я прошла мимо Комиссии и по крутой лестнице поднялась вверх, под самую крышу. Села за последнюю парту. Своей одеждой я выделяюсь среди сестер, они все в белом — на занятиях для девушек обязательна форма. Поверх обычной одежды — распашонка и плат — головной убор сестры милосердия. Пробили часы на колокольне, в класс вошла «англичанка» в строгом костюме:

― Барышни, давайте помолимся!

«Царю Небесный, Утешителю душе истины...» — выводят высокие девичьи голоса. Со стен смотрят доктор Боткин и академик Павлов. В кабинете терапии — портреты сестер милосердия прежних времен. И кажется, что девочки больше похожи на них, чем на сверстниц. Какой век у нас на дворе? Хотя... Они совсем обычные, эти девушки,— плюшевый мишка на обложке тетради, розовая кофточка, кокетливый локон, туфелька с бантом. Пациенты больниц, видя сестринскую форму, часто спрашивают:

― Вы что — монашки?

На самом деле монахиня на курсе одна, сестра Екатерина. Я заметила, что у одной из девушек на голове не плат, а апостольник. В парке, где проходят занятия по физкультуре, она не занимается со всеми, а повторяет по тетрадке симптомы стенокардии к зачету.

― Сестра Екатерина, хоть разминку с нами сделайте! — просит преподаватель.

― Нет, я в парке не могу. Вот будут занятия в лесу — тогда уж побегаю со всеми,— улыбается та.

***

Сестер милосердия в белых платах с красным крестом я в первый раз увидела в октябре, на службе в Храме Царевича Димитрия. Тогда их наряд показался мне странным, из каких-то былых времен. Я и не знала, что скоро мне самой придется, надев такой плат, целую неделю работать в больнице святителя Алексия. До сих пор с радостью вспоминаю, как патронажные сестры ухаживали за бабушками из «лежачих» палат. Потом, побывав в десятке других больниц, я поняла, как редко и драгоценно то, что я видела в больнице святителя Алексия.

Постепенно я обживаюсь к Москве, линии на схеме становятся улицами, незнакомые названия ― привычными. Передвигаюсь от храма к храму, через бурное море Москвы, по шумным улицам, мимо нарядных витрин, ныряю в переходы, где мелкая торговля и нищая музыка, спускаюсь в метро, мимо собак, спящих уютными клубками у стеклянных дверей ― по одиночке и кучей. Мимо людей, раздающих у метро разноцветные рекламные листки. Взгляд машинально выхватывает «наших» в любой толпе. Вот парень со спортивной сумкой замедлил шаг и перекрестился на крест на куполе храма, вот в переполненном трамвае немолодая женщина, притулившись у окна, читает акафист по маленькому молитвеннику. Она шевелит губами, лицо ее умытое, без косметики, молодо и почти по-мальчишески задорно.

На моей карте моей Москвы как маяки возникают храмы и монастыри. Появляются места, в которые очень хочется вернуться. Вот Храм Святой Софии, Премудрости Божией, прямо напротив Кремля ― там кожей чувствуешь древность этих стен. После службы, сидя на скамейке в уголке храма, я разговаривала с отцом Владимиром Волгиным, а рядом с нами священник крестил крохотную девочку. Этот рассказ отца Владимира не вошел в окончательный вариант подготовленной тогда статьи, но очень дорог мне.

«Я принял крещение в 20 лет. В 17-18 лет мы с другом поехали в Троице-Сергиеву Лавру. Там ходила женщина, на шее которой было огромное количество разных крестов, оловянных, позолоченных, деревянных. Нам захотелось иметь по крестику. Мы спрашиваем:

― Вы кресты продаете?

А женщина отвечает:

― Не продаю, но даю тем, у кого нет креста.

Она, видно, была блаженная, особой жизни человек. Мой друг выбрал себе крест, а меня она спрашивает:

― А ты крещеный?

Друга моего она почему-то не спросила, он крещеный был. Я соврал, что крещеный, побоялся, что иначе не даст. Выбрал я крест деревянный, резной, а женщина говорит:

― Будешь монахом, ты монашеский крест выбрал.

До сих пор это пророчество не исполнилось, но кто знает. А крест этот я храню».

В мастерской «Софийская набережная», которая находится при храме Софии, делают нательные кресты и образа. Тут не только изучают традиции русских мастеров, но и создают новые в рамках канона. Свое воплощение находят и события новейшей истории. Среди работ мастерской есть крест, посвященный новомученикам и исповедникам российским. По форме он напоминает кресты на их могилах, сколоченные из простых бревен. В этой мастерской я видела, как эскиз художника превращается в серебряный нательный крест. Художник Наталья Сажина, глядя в микроскоп, вырезает на куске серебра образ. Наташа приехала в Москву поступать, поняла, что без денег ничего у нее не выйдет, гуляла по Москве с подругой и случайно поднялась на колокольню храма Софии. И никуда не уехала, осталась в храме. Отец Владимир Волгин благословил ее работать в мастерской. Наташа, которая занималась станковой живописью, стала делать нательные кресты и образа. Каждый штрих она согласовывает со специалистами из Исторического музея. На вопрос, не тесно ли ей как художнику в жестких рамках канона, она ответила:

― Моя работа — это скорее служение, чем самовыражение. Свою личность я выражать не хочу. Не тесно ли мне в рамках канона? Канон ― это не рамки, это отправная точка, фундамент. На нем мы и пытаемся строить дальше.

Глядя на маленький серебряный образ Владимирской Божьей Матери, я вспоминаю храм Софии и его прихожан.

А в храм Благовещенья в Петровском Парке я попала случайно, шла в студию звукозаписи «Деоника», расположенную на территории храма. Был будний день Великого поста, служба только что кончилась, священник что-то говорил прихожанам, народу в храме было немного, но все это было исполнено такой тихой красоты, такого глубокого смысла, что я не смогла сразу уйти.

***

Многие журналисты говорят, что люди, с которыми они встречаются, в основном не очень приятны. Капризные звезды, амбициозные бизнесмены, чиновники, гордые сознанием собственной важности.

Я встречаюсь с совсем другими людьми. Недавно посчастливилось познакомиться с Марией Сергеевной Волковой-Мамзуриной. Эта пожилая женщина, которая ходит, опираясь на палку, спасла могилу советских воинов в Венгрии ― мемориал хотели убрать: на престижном венгерском кладбище дорогая земля. «Сестра солдата», матушка Мария, называют ее в Венгрии. По ее уютной квартире летает зеленый попугайчик. Перед иконами вот уже 12 лет горит неугасимая лампадка. Мария Сергеевна записывает мое имя в свой помянник:

― Я обо всех молюсь, кто помогает. Разве бы я могла одна такое дело сделать! Все с Божьей помощью!

Мария Сергеевна ушла из больницы, где лечилась после тяжелого инсульта, и поехала в Венгрию, в город Киштелек, там у нее было очень важное дело. Венгерский консул специально прилетел из России в Киштелек, посмотреть на могилу, к которой так стремится эта странная русская женщина. Удивительным человеком оказался управляющий венгерского кладбища, Пап Пааль. Это он помог отстоять русский мемориал перед местными чиновниками, которым не нравилась чужая могила на дорогом участке. Пап Пааль сам не молод, ему, как и Марии Сергеевне, 89 лет. Он присылает ей из Венгрии чудо-мазь ― намажешь, и к онемевшей руке возвращается чувствительность.

―У меня не было тонометра, так он прислал, смотрите, электронный. А когда у меня там, в Венгрии, на кладбище палка сломалась, он послал в аптеку за новой, вот она, удобная такая!

Мария Сергеевна без палки никуда, инсульт ― не шутка. Инсульт она перенесла этой зимой. У Марии Сергеевны, парализовало правую половину тела, она лишилась речи. Но к апрелю поднялась на ноги и засобиралась в Венгрию:

― На Родительскую, в светлый день, как же не повидать Володеньку? Кто разговеется с ним, кто куличик привезет, поклон положит?

Поехали вместе со съемочной группой телеканала «Столица». Привезли с собой венки ― родные, московские, их Мария Сергеевна всегда берет с собой: у них, в Венгрии венки другие, маленькие. Мария Сергеевна сильно удивилась, когда хозяин кладбища попросил разрешения утилизировать старые венки, которые Мария Сергеевна привозила с десятилетие назад: «Я их просто убрал, а уничтожить не мог без Вашего разрешения».

― Посмотрел консул на нашу могилу, и говорит: «Да, к этой могиле надо стремиться».

Привезли из России и деревянный крест, установили на могиле. Могила русских воинов теперь в порядке, портрет Владимира, брата Марии Сергеевны, сделал на камне лучший венгерский художник.

― Он мне запретил смотреть, пока не закончил, а когда закончил, смотрю — как живой мой Володенька. Вот он, смотрите, в шлеме, он танкист был. 22 было, когда погиб, такой хороший мальчик, не пил, не курил, не ругался, все меня водил за ручку, я его на 8 лет младше… В церковь ходил, молился… У нас все семья в Бога верила.

Ходили к мэру города Киштелек. Мемориал русских солдат на венгерском кладбище никто не тронет, мэр обещал его беречь и охранять. Пока власти думают, что делать с памятниками, обычная русская женщина одна отстояла большую братскую могилу в чужой стране, с Божией помощью отстояла, а как же иначе. Мария Сергеевна в разговоре обмолвилась, что до инсульта нянчила маленького мальчика, сына знакомых.

― Родители молодые, откуда у них деньги на няню, отец этого мальчика мне как сын, если б не я, его б на свете не было…

― Как это?

― Его мама не хотела ребенка, у них уже был малыш, куда еще. Боялись, не прокормят. Найди, говорит, мне доктора. А я говорю, ищу, конечно, найду, обязательно…

― Нарочно затянули, да?

― Конечно, нарочно! ― Мария Сергеевна хитро улыбается.―А потом срок стал большой, поздно. Как отец его радовался, когда сын родился!

Я очень рада, что судьба свела меня с этой удивительной женщиной.

***

Возвращаюсь на работу. В метро маленькая старушка с подведенными глазами, в желтом паричке поверх седых волос, спрашивает, как проехать на Ленинский проспект. Называет адрес рядом с моей работой.

― Вас мне Бог послал, деточка, Бог послал, я молилась, и он мне Вас послал! ― радуется она.― Я же после инфаркта. Далеко мне ехать, с Преображенки… В департамент еду. Обещали мне путевку, я же персональный пенсионер, с самим Рокоссовским служила, вас мне Бог послал, умница моя, нет у меня конфетки, чем бы Вас угостить?

— Вам ― на следующей выходить, запомните?

Первая Градская. Моя. Старушка из окна троллейбуса долго машет рукой.

Журнал "Православие и современность" № 4, 2007 г.