В 2023 году сайту Саратовской митрополии (до 2011 года — епархии) исполнилось 20 лет. Не перечесть всех журналистских материалов — очерков, репортажей, статей, интервью, эссе, которые прошли через него за два десятилетия. В этих публикациях — живая вера, живая мысль, неповторимые переживания, моменты истины, частички истории: истории епархии, митрополии, Церкви, нашей земли, России… И личной духовной истории каждого из нас — тоже. Каждого, кто писал и каждого прочитавшего.
Что касается нас, авторов, мы действительно росли с каждым нашим текстом, с каждой встречей, с каждой проблемой, которую приходилось обсуждать. Наши границы расширялись, отодвигая мрак неведения; стремясь побольше рассказать другим, мы больше узнавали сами. Но и наша аудитория тоже, наверное, росла. Ситуация вокруг менялась, она не только радовала, она могла и огорчать, и преподносить новые вопросы, но неизменной оставалась вера: Господь поможет тому, кто искренне хочет служить Ему словом и просвещением.
Нам часто приходилось обращаться к темам, которые волнуют каждого — нравственное здоровье общества, семья, воспитание детей, старение человека, его отношение к смерти. Мы старались познакомить читателя с христианским взглядом на эти проблемы. Вместе с нашими собеседниками мы искали ответы на вопросы о том, какой должны быть жизнь православного христианина сегодня, что необходимо, чтобы она оставалась живой и подлинной. И теперь мы возвращаемся к самым значимым и глубоким, на наш взгляд, публикациям, чтобы вместе с вами переосмыслить прожитое время и его плоды.
* * *
Какое место вправе занять юмор, шутка, смех в жизни православного христианина? Совместимы ли они со строгой духовной жизнью, если кто-то из нас намерен таковую вести? Может ли, должен ли христианин быть веселым?.. Как отличить добрый смех от дурного, очищающий и возвышающий (если такой возможен) — от унижающего и загрязняющего душу? Как соотносится наше естественное душевное движение к радости и смеху, удовольствие от увеселения с тем самым Радуйтесь всегда в Господе и еще говорю — радуйтесь (Фил. 4, 4)? Помогает ли чувство юмора на трудном духовном пути? Об этом размышляют наши авторы — священник, журналист и монахиня.
Когда смех — не грех
Однажды, еще будучи студентом, я попал в совершенно нелепую ситуацию, когда все вокруг хохотали до упаду, а мне было более чем грустно.
Мой друг, работавший дворником в областном драмтеатре и имеющий там определенные льготы, пригласил меня бесплатно посетить спектакль. После учебы и работы (а я так же трудился дворником, и мой участок был по соседству) мы наугад пошли посмотреть, что там сегодня показывают.
Нам «повезло» — в тот вечер давали «Слишком женатого таксиста» Рэя Куни. Сюжет чрезвычайно прост: главный герой пьесы, таксист Джон Смит, женат на двух женщинах одновременно. Одна из них хорошая домохозяйка и стряпуха, а другая — жгучая красотка и страстная любовница. Естественно, обе жены даже не подозревают о существовании друг друга до тех пор, пока череда непредвиденных и смешных обстоятельств не делает тайное явным…
Меня тогда возмутила до глубины души не столько сама пьеса, изобилующая разного рода пошлостями, сколько положительная реакция бурно веселящейся публики, состоящей, как мне тогда показалось, большей частью из вполне приличных взрослых дам…
Отчего у этих неглупых и почтенных женщин, со вкусом и даже старомодно одетых, настолько дурное чувство юмора, что они не поняли самого главного: весь спектакль — это просто диавольская, вульгарная и довольно неоригинальная насмешка прежде всего над ними самими, а также над всем святым, что может быть в отношениях между мужчиной и женщиной?
На мой взгляд, одна из главных причин популярности дурного юмора, ныне стихийно наводнившего нашу жизнь, — отсутствие у современного человека воображения, вызванное недостатком жизненного опыта, или же отсутствие ума, не позволяющее этот опыт фиксировать. Одним словом — «кто в армии служил, тот в цирке не смеется».
А самая главная проблема — это неимение чисто христианского аскетического навыка, для которого тоже нужно живое воображение и чуткое сердце — уметь представлять себя на месте ближнего. Если бы нынешняя публика и юмористы имели бы эту добродетель, то пошлости и сальности отпали бы сами собой.
Ведь вряд ли ты будешь травить анекдоты про мужа, вернувшегося из командировки, двух наркоманов или одного «дауна», если сам когда-нибудь реально сталкивался с весьма драматичными жизненными ситуациями, в которых фигурировали вышеупомянутые герои.
Хорошей иллюстрацией этого простого тезиса могут служить не только произведения Чехова, но и старые западные фильмы, снятые в те времена, когда Европа и Америка еще не были «постхристианскими». Например, в некоторых комедиях Чарли Чаплина юмор настолько деликатный, что даже не всегда понятно, где же надо смеяться…
Впрочем, разговор, и тем более дискуссия о том, какой у нас сейчас ужасный юмор, мне мнится бессмысленным, так как здесь все и так понятно. А кому непонятно, тем, увы, наверное, и не стоит объяснять. Как бы это высокомерно ни звучало, но это факт — чувство юмора явно связано с духовным состоянием человека, и тому, кто, находясь в плену собственных страстей, даже не задумывается о своей поврежденности, вряд ли можно что-то объяснить, пока он сам не поймет (или ему не будет дано понять).
Пожалуй, единственная заслуживающая внимания тема заключается в вопросе о том, насколько православная традиция допускает смех и веселье в искусстве и в нашей повседневной жизни? Одним словом, когда смех не является грехом? Ведь если мы почитаем Священное Писание и сочинения святых отцов, то можем сделать ложный, на мой взгляд, вывод о том, что наша вера объявляет греховным любой юмор.
Чего стоит один Экклезиаст, говорящий, что Сетование лучше смеха, потому что при печали лица сердце делается лучше (Еккл. 7, 3), а смех глупых сравнивающий с треском тернового хвороста под котлом (Еккл. 7, 6). Страшные и отрезвляющие слова говорит и Господь в Евангелии: Горе вам, смеющиеся ныне, ибо восплачете и возрыдаете (Лк. 6, 25).
Святоотеческая традиция также довольно строга по отношению к юмору. Например, святитель Иоанн Златоуст отмечает, что Христос Спаситель и Его Пречистая Матерь нигде в Священном Писании не смеются. Впрочем, он, по его же собственной оговорке, говорит это, не запрещая смеяться, но «удерживая от неумеренного смеха».
При желании можно найти много цитат из Библии, из творений святых отцов и монашеских патериков, говорящих о юморе и веселье весьма строго. Но картина будет явно неполной, если мы не вспомним о том, что в описании добродетелей и пути их достижения, которое нам дано в Откровении, есть диалектичность, так как тезису о трезвении и покаянной грусти непременно сопутствует и антитезис о веселье и радости тех, кто следует за Господом.
Радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь (Фил. 4, 4), — говорит апостол Павел. А апостол и евангелист Иоанн Богослов, подробно описывая первое чудо, сотворенное Господом в Кане Галилейской, своим повествованием подчеркивает, что наша вера по-своему гедонистична. Спаситель не гнушается простой человеческой радости (ибо что может быть более человечным и более радостным, чем брак), даже если эта радость немножко выходит за рамки (вспомним: чудо было сотворено именно тогда, когда все гости, судя по контексту Евангелия, были уже навеселе (см.: Ин. 2, 1–11)).
Преподобный Серафим Саровский говорил: «Нет хуже греха и ничего нет ужаснее и пагубнее духа уныния. Ведь веселость не грех, она отгоняет усталость, а от усталости уныние бывает, и хуже его нет, оно все приводит с собой… Сказать слово ласковое, приветливое да веселое, чтобы у всех пред лицом Господа дух всегда весел, а не уныл был — вовсе не грешно…»
Схиархимандрит Агапит (Беловидов) писал о преподобном Амвросии Оптинском: «Батюшку Амвросия невозможно представить без участливой улыбки, от которой вдруг становилось как-то весело и тепло, — без заботливого взора, который говорил, что вот-вот он сейчас для вас придумает и скажет что-нибудь полезное, — и без того оживления во всем… Он смеялся с вами одушевленным молодым смехом…».
Конечно, радость святых была совершенна. Они, успешно отыскав золотую середину, не только стяжали тихое и целомудренное духовное веселье, но и щедро делились им с другими.
Нередко юмор, которого не гнушались многие святые, был явным снисхождением к людям, стоящим на более низком уровне духовного развития, то есть ко всем нам. Поэтому и нам следует быть попроще и по отношению к себе, и по отношению к ближним, помня, что первоклассники задач по высшей математике не решают; иначе, столкнувшись с чрезвычайно сложным заданием, они и вовсе не захотят учиться.
Хорошо иллюстрирует это история из жития величайшего аскета древности преподобного Антония Великого. Однажды некий охотник, встретившись с этим знаменитым аввой, соблазнился, глядя на то, как он шутит со своими учениками: ничего себе, монашеская жизнь! Старец же вразумил его следующим образом: попросил натянуть тетиву лука и после исполнения просимого стал и дальше уговаривать тянуть тетиву еще сильнее. И когда охотник сказал, что опасается сломать лук, подвижник пояснил ему: «Так и в деле Божием — если мы сверх меры будем налегать на братий, то от приражения они скоро сокрушатся. Посему необходимо иногда давать хотя некоторое послабление братии».
В перспективе спасения души нельзя забывать, что не всякий смех и юмор хороши в качестве некоторой «разрядки» на поле духовной и душевной брани, даже если это смех вполне пристойный и интеллектуальный. «Даже бесспорно умный смех бывает иногда отвратителен»,— писал Достоевский.
Многим, наверное, еще со школьных лет знакома ситуация жестокого унижения, в которой легко может оказаться ученик, студент, рядовой сотрудник на работе, над которым начальство прилюдно шутит — интеллигентно, тонко, но совершенно уничтожающе. А как часто язвительнейшая ирония выражается одним движением брови, подергиванием губ, жестом… И всем смешно до колик, а кому-то одному — хоть плачь. Здесь сразу хочется вспомнить еще одну цитату одного мыслителя: «Остроумие надо использовать как щит, а не как меч, чтобы ранить других». Но иногда нам не нужен и щит. Блаженны вы, егда поносят вас (Мф. 5, 11) — эта заповедь, может быть, и не всегда нам по плечу, но стоит помнить о ней хотя бы как об идеале.
А самый безобидный (и, пожалуй, самый благодатный) смех — это смех над собой. Самоирония — хорошая защита от самопревозношения, от нездоровой серьезности, делающей человека по-настоящему смешным и жалким.
Так что это вполне возможно — умея правильно веселиться, оставаться при этом благочестивым человеком. Главное — знать меру, быть благоговейным по отношению к ближнему и, не затрагивая в шутках некоторых сакральных тем, щедро и с иронией смеяться прежде всего над самим собой.
Священник Димитрий Фетисов
Радость без Радости — сирота
Помимо всех прочих характеристик, наша эпоха — это еще и эпоха низкопробного «юмора». Беру это слово в кавычки, потому что это на самом деле вовсе не юмор. Юмор — явление глубоко естественное, органичное; а то, что смотрит на нас с афиш, не уходит с экранов, производится радиостанциями, чем изобилует Интернет и что, вдобавок, еще печатается на бумаге — это не естественно, не органично, нет, это вымученно, фальшиво, натужно и очень далеко от остроумия. Ненатуральный смех за кадром многих нынешних «кинокомедий» — тому подтверждение: без этой подсказки не догадаешься, где здесь смешно. Еще большее недоумение вызывают «анекдоты», публикуемые из номера в номер популярными газетами: ведь ничто сколько-нибудь остроумное и на самом деле смешное не может производиться поточным способом. А вот чему совсем удивляться не приходится — так это тому, что грань приличия в этой субкультуре давно уже размыта до совершенно незримости. Непристойное и пошлое — лучший способ вызвать примитивный смех…
Почему же, однако, все это востребовано? Ведь если бы не было востребовано, то и не производилось бы в таких удручающих объемах. Мне кажется, дело не столько в том, что у кого-то дурной вкус, сколько в унынии. Унынии и такой его «дочке», как скука. Это состояние, осознанное или нет, заставляет человека искать способ развлечься. «Юмор», о котором мы здесь говорим, он ведь не рассчитан на глубокие сердечные реакции; он не заставляет думать, он не запоминается и не должен запоминаться.
На секунду «прикололо», развлекло, отвлекло от серых будней, от надоевшей работы, от «притомивших» ближних… И еще через несколько секунд забылось. А раз забылось, значит, нужно что-то еще. Многие впадают в зависимость от этого «юмора», просто не находят в себе сил выключить телевизор в доме или радио в машине. Вот, выключили, а дальше что?.. А дальше просто страшно. Страшно остаться наедине с собой и собственной жизнью.
«Мне тоже не нравится, но пусть лучше слушает эти передачки, чем пьет», — сказала недавно одна моя знакомая про своего супруга, и я с ней согласилась — лучше.
Прошу прощения у читателя: последние годы не держу руки на пульсе и не знаю, может быть, и сегодня есть талантливые, умные и нравственные художники, работающие в сфере юмора; может быть, и сейчас можно снять хорошую, добрую кинокомедию. По причине своей неосведомленности буду апеллировать к минувшим временам, к позднесоветской эпохе, хотя суть проблемы вовсе не в политике. Итак, поднимемся немножко вверх по течению времени. Вспомним комические ленты Леонида Гайдая, Эльдара Рязанова, Георгия Данелии. Воскресим хотя бы только в нашей памяти блистательного Андрея Миронова, неповторимого Юрия Никулина, неподражаемого Анатолия Папанова, всенародно любимого Евгения Леонова (мимоходом отметим, что все эти актеры великолепно играли и глубокие, трагические роли). Вернемся, насколько сможем, в те дни, когда лихая компания — Трус, Балбес и Бывалый — уложила всю страну, от зэка до генсека, единой волной хохота… А шуточные песни Владимира Высоцкого! А «Кабачок 13 стульев» с бесконечно обаятельными и неисчерпаемо смешными завсегдатаями; а уморительный школярский «Ералаш», родившийся именно тогда!.. Кстати, помните ли вы историческое событие? На вопрос ведущего: «Кто такой пижон?» — команда КВН через минуту ответила: «Это множенец с числом жен, равным числу “пи”»…
Это был действительно юмор, а то, что нам круглосуточно предлагают сейчас, — суррогат. Это было живое искусство, а то, что неустанно преподносят сейчас, — мертвечина. В советские годы не было коммерческого вала ширпотреба: все, что делалось на ниве культуры, делалось централизованно и находилось под контролем. Плохо?.. Конечно!.. Свобода — лучше. Но только при условии, если человек выдерживает проверку этой свободой. Если в нем освобождается лучшее, а не худшее. Высшее, а не наоборот.
Режиссеры, сценаристы и актеры тех лет страдали от цензуры, конечно, но в конкретных случаях цензура не пресекла главного — живого, истинно творческого акта, того самого, который возвышает человека, уподобляет творца Творцу. Цензура была сильна, но она не помешала художнику оставаться художником, а сердцу — оставаться сердцем.
Вспомним хотя бы гайдаевского Шурика из «Кавказской пленницы» и последующих лент. Бесконечно смешной, непрестанно попадающий в какие-то нелепые ситуации очкарик — удивительно добрый, рыцарски честный, чистый человек. Шарж на интеллигента и одновременно — удивительное сочетание — интеллигент в лучшем смысле этого слова. Как мы все за него переживали, как радовались его счастью! А бессмертный Юра Деточкин — похититель «нечестных» автомобилей, а герои рязановского «Служебного романа» и «Покровских ворот» Михаила Козакова… Эти люди остались нашими друзьями навсегда. Они сделали нас лучше. Два лица кавказской национальности — грузинский летчик и дальнобойщик-армянин из «Мимино» Данелии — учили нас не плакатнойконцертной «дружбе народов», нет, а общечеловеческому братству. Несчастный издерганный Бузыкин из «Осеннего марафона» мог чему-то научить, казалось бы, только на своем горьком примере, но добрый смех делал чудо — в нашем отношении к этому персонажу не было ничего злого и унижающего, напротив — каждый из нас по-своему узнавал в Бузыкине собственную слабость и потому жалел его. Глядя на этих вымышленных людей, мы задумывались об очень серьезных вещах, и в то же время нам было с ними весело. Это было очень естественное веселье. Оно не требовало искусственных приемов и компьютерного смеха.
Однако не увлеклась ли я веселой темой? Православный журнал как-никак… А что до царя Давида — дал еси веселие в сердце моем (Пс. 4, 7) — так это ж вовсе не о том веселии речь. И да радость Моя в вас пребудет (Ин. 15, 11) — не о том. И апостол Павел, писавший филиппийцам: радуйтесь всегда в Господе; и еще говорю: радуйтесь (Фил. 4, 4) — вовсе не ту радость имел в виду, которая брызжет с экрана. И веселье апостолов и их первых последователей, о котором сказано в Деяниях (см.: 2, 46), вряд ли похоже на веселье от «Иронии судьбы»: другая совсем у него причина…
Рискну, однако, причины связать: стремление к радости, к празднику, веселью, смеху присуще человеку изначально. Мы ведь родом из Рая, а в Раю человек был счастлив и смеялся, наверное, тем самым смехом — блаженны плачущие, ибо воссмеетесь (Лк. 6, 21). Теперь наша дорога к этому смеху — через плач: плач о собственной греховности, плач как отказ принять то зло, в котором лежит мир, и страдания людей в нем. Но из этого не следует, что мы должны страдать и скорбеть непрерывно: такое восприятие было бы крайне примитивным и… нездоровым, противоестественным для человека. Творец дал нам блаженную способность радоваться, веселиться здесь, на земле. А раз дал, надо принимать.
Но без главной радости — о Творце — наше веселье не совсем полноценно даже когда живо и талантливо. А в ином случае — когда таланта и чистоты сердечной не хватает — оно вообще сиротливо и ущербно. Оттого и преходяще. Оттого и вырождается, и опошливается. Но подлинная радость о Творце, истребляя в человеческом сердце уныние и ожесточение, открывает его для всех видов здоровой и доброй земной радости.
Марина Бирюкова
Улыбка — достояние сильных
Как это ни парадоксально звучит — по-настоящему веселым человека делают жизненные испытания, то есть то, что по сути своей мало веселого в себе содержит.
Перед нами — пример наших соотечественников, подвижников тяжелейшего в русской истории XX столетия (первым приходит на память архимандрит Павел (Груздев)). Их беседы, проповеди, письма, все, что от них исходило, — исполнено не ропотом и заунывным саможалением, а человеколюбием, благостью и действительно хорошим юмором. Чувство юмора раскрывается здесь в некоем высоком, жизнеутверждающем, коммуникативном смысле. И говорит оно не о способности оценивать тот или иной сомнительный анекдот, а, скорее, о том, что человек достойно прошел свои испытания и научился жить в этом мире без озлобленности, действовать, созидать, творить.
Улыбка — это вообще достояние сильных. Улыбка — одна из самых благородных красок, которой творящая рука Великого Художника наделила душу человека, делая ее как бы осязаемой для любви и открытости. Жаль, что, имея в арсенале своих неоспоримых преимуществ обезоруживающую силу улыбки, мы предпочитаем вооружаться недоверием, боязливостью и злобой.
Понятно, что это два немножко разных мира — мир радости и веселья, которым были исполнены сердца праведников и боголюбцев, и мир, скажем так, повседневного юмора и шутки. Ни тот, ни другой миры не закрыты от нас.
Радость о Духе Святом требует длительного труда над собою. Об этом знают все, кто хотя бы пытается жить по-христиански. Труда и самопонуждения — до той поры, пока не поселится мирная, лучезарная радость в нашем сердце или не станет хоть изредка наведываться к нам…
С юмором-шуткой тоже не все так просто. Юмор в христианском мироощущении заквашен все же на милостивом отношении к человеку, а не на пустом желании уязвить его забавы ради или расслабиться. В юморе, приемлемом для христианина, нет распущенности и пошлости. И юмор этот начинается с самоиронии, с улыбки над собой.
Умение посмеяться над собой открывает в нас замечательную способность решать задачи разной степени сложности. Оно же, кстати, успешно оберегает человека от склонности к «ввинчиванию». Мы с завидным упорством ищем предлога ввинтиться в те или иные состояния, или, как сейчас говорят, «зависнуть» в них. Попросту — мы ищем стабильности и покоя. И подчас готовы даже стабильно пребывать в депрессии, страдать и терзаться, если подспудно надеемся на это состояние как на единственно верное в нашем представлении о благе. А представления у нас — сложносочиненные. Поэтому «зависаем» мы, как правило, на пустяках. И с таким воодушевлением домысливаем всякие сложности там, где их нет, так азартно громоздим в своем сознании баррикады, что достучаться до нас, пробиться к нам можно с большой долей риска. Нагромождения — они ведь имеют свойство обрушиваться, рассыпаться, а то, что обрушивается, может придавить. Именно в таких случаях добрый юмор тех, кто рядом, и личное умение посмеяться над собой дают нам возможность избежать катастрофы или хотя бы уцелеть под обломками наших иллюзий.
Впрочем, я за то, чтобы уж рухнуло, так рухнуло — наверняка.
Если мы надеемся пройти стезей серьезных испытаний, выдержать эту школу — крушение баррикад и ложных мудрований должно стать первым и обязательным шагом на этом пути.
Даже в житиях древних подвижников, таких, как всеми любимый преподобный Сергий, игумен Радонежский, нельзя не уловить это тонкое изящество улыбки мудреца и сильнейшего. Борис Зайцев в своей замечательной книге о Преподобном утверждает, что «в нем вообще не было улыбки». С точки зрения писателя, игумену земли Русской, скорее, присущ «север духа», а она, улыбка, как явление душевное была свойственна Франциску из Ассизи или даже преподобному Серафиму Саровскому. Но с этим можно не согласиться. Улыбка — не всегда улыбчивость и уж тем более не всегда смешливость, бездумное благодушие. Зато она всегда — достояние души подлинно сильной: без психологических нагромождений, без ложных мудрований, без мнений на свой счет — смиренной и радушной.
Мы и сами улыбаемся — а значит, становимся сильнее — пораженные красотой и ясностью поведения преподобного Сергия в тот момент, когда крестьянин-простец никак не желает признать в нем знаменитого игумена-прозорливца. Эта история в подробностях записана Епифанием и открывает благородство Сергиевой простоты, изящество его выдержки и отсутствие в Преподобном хоть какой-то зависимости от пустых условностей человеческого восприятия. Это и порождает добрый юмор ситуации с крестьянином. Юмор высокой пробы — назидающий и освежающий.
Перед христианином вообще задача интересная стоит — он призван быть философом и ребенком в одном лице. Мудрецом-змием и простодушным голубем. И если вдуматься — это достаточно веселое сочетание. Именно оно, именно такая внутренняя установка, делая нас менее тяжеловесными и более открытыми, дает нам способность принимать жизнь и радоваться ей.
Помните забавную историю из патерика, где двое пустынников попытались пожить «как все нормальные люди» — поссориться, например, из-за чего-нибудь. И у них никак это не получалось. Потому что если первый говорил о кувшине: «Это мой кувшин», то второй тут же соглашался, и спор заканчивался. Раз твой — пусть будет твой, бери его — инцидент исчерпан. Это поступок детски просветленных мудрецов. Никто не претендует даже на доказательство личной правоты. И это по-евангельски красиво и вызывает улыбку радости. Смешно — настаивать на своем.
Жизнь действительно надо учиться принимать, а не пытаться все в ней нетерпеливо перекраивать на свой лад и по своим вкусам. Да будет воля Твоя — настраивает нас именно на такой подход. Иначе препятствия и испытания окажутся тягостны и непреодолимы… И опять — непреодолимы они только в случае отсутствия сил на внутреннюю улыбку, на этот посыл доверия жизни и доверия Богу…
У каждого где-то в запасниках души хранятся спасительные сундучки с драгоценностями-подсказками, которые выручают в трудные времена. Как правило, в этих сундучках множество примеров силы человеческого духа, а если такая подсказка оттенена еще и добрым юмором, она и помниться будет легко, и с большей вероятностью поможет преобразиться тебе самому…
В свои беспросветные минуты я, например, очень люблю вспоминать евангельского сборщика податей Закхея (см.: Лк. 19, 1–10). Кстати, если представить себе эту историю как картинку, она вызовет улыбку, будет даже немного комичной.
Закхей и есть тот самый ребенок-мудрец. Мудрец, способный уловить сердцем важность и глубину события — Спаситель Мой приближается ко мне, Он у дверей моего дома, и это — главное! Что может быть важнее этого?! Ребенок, способный забыть все условности, забыть свое положение в обществе, приличия, не постесняться быть смешным и несолидным, ради того, чтобы только увидеть Его хотя бы издали…
Он очень трогателен — Закхей. Только подумать: начальник над сборщиками податей, видимо, уже немолодой человек, вызывающий у соплеменников презрение и страх — уж никак не любовь, — буквально устремляется в гущу толпы, в самую ее сердцевину, чтобы пробиться к Иисусу, услышать Его! Но давка такая, что Закхею, коротышке, не хватает ни ловкости, ни сноровки хоть как-то продвинуться к цели… Наверное, его отпихивали, наверное, над ним смеялись, наверное, он слышал и едкие издевки в свой адрес. Но сердце начальника мытарей уже горело огнем обновления и неведомой прежде счастливой надеждой. Ему были глубоко безразличны и насмешки, и собственный комичный вид, он пошел еще дальше, вернее — поднялся еще выше по лестнице своего самоуничижения. Он взобрался на дерево. Возможно, это усугубило комизм. Там, на дереве, вряд ли можно было что-то расслышать, но зато Спаситель был ему виден… И Закхей оказался настолько заворожен этим благодатным зрелищем, настолько был счастлив видеть Учителя, что Спасителю пришлось подойти и окликнуть Закхея, чтобы известить о Своем желании посетить его дом.
Иногда я словно вижу перед собою лицо этого непосредственного человека, оно мне кажется немного растерянным — он вряд ли рассчитывал на то, что Иисус пожелает быть его гостем, и радость его непередаваема… Ведь ему было достаточно того, что он сподобился видеть Учителя издалека. Похоже, Закхей никогда не обольщался на свой счет, и это тоже — достояние сильных.
Уже там, на дереве, оторвавшись от земли и земного, он решил изменить свою жизнь. Пока кто-то толкался, а кто-то издевательски посмеивался, Закхей, смешной и неуклюжий, разработал четкий план действий на ближайшее будущее. Действий окрыленных, возвышенных, но лишенных всякой экзальтации.
И Спаситель решил не оставить Закхея незамеченным… Такой нехитрый пример готовности человека к личному преображению мог многим открыть глаза на мир, на тех, кому мы, не задумываясь, спешим навешивать ярлыки, на самих себя…
И народ, эта разношерстная толпа непохожих друг на друга людей, — тоже посмотрел наверх… На смешного, не вызывающего доверия человека. Посмотрел — и задумался.
Так начиналась новая страница в истории человечества…
Монахиня Евфимия (Аксаментова)