О Святой Горе Афон написано немало. Но написать о ней и ее насельниках все, исчерпать, как говорится, тему — невозможно. Каждый паломник смотрит на предстающее перед ним через призму собственного опыта, постигает это в меру своей веры и искренности, сохраняет в сердце и увозит со Святой Горы что-то свое, особое. Воспоминания о пребывании на Афоне различны интонацией, подробностями, глубиной. Но из многих свидетельств, как из кусочков смальты, складывается удивительная мозаика, помогающая нам представить и в какой-то мере пережить то, что переживает паломник в Саду Пресвятой Богородицы.
Греция: первые впечатления
Прибыв в аэропорт «Македония», минуя Салоники, мы сразу же направились поближе к Афону, в город Уранополис (по-гречески «небесный град»). Север Греции, полуостров Халкидики, через который пролегал наш путь на Афон,— это поразительно красивая природа: покрытые лесами горы, долины, устланные оливковыми рощами, небольшие красно-белые городки, в которых, как нам показалось, живут исключительно счастливые люди.
По мере приближения к цели путешествия глаза наши не только наедались необычной для равнинного жителя красотой, но жадно всматривались в туманную даль в надежде поскорее увидеть афонскую вершину. Когда же она, наконец, промелькнула между деревьями, мы испытали ощущение нереальности происходящего. Столько прочитано, услышано, передумано про Афон — и вот он, в каких-то нескольких километрах. Странное место — по ту сторону бытия, как кусочек Неба, спустившийся на землю.
Немного погуляв по живописным улочкам Уранополиса, познакомившись с местной кухней (греческий салат и «октопус» — осьминог) и зайдя в очень уютный храм равноапостольных Константина и Елены, мы заметили, что ноги сами несут нас к пристани, откуда в ясную погоду хорошо виден протянувшийся к вершине Афонский полуостров. Но, увы, было довольно пасмурно, облачное небо соединялось с темной водой, и оставалось только ждать завтрашнего дня, когда паром доставит нас на землю единственного в мире монашеского государства.
Благодатный страх
Диамонитирион — это своеобразный афонский паспорт, документ, дающий право передвигаться по его заповедной территории. Мы получили диамонитирион и, устроившись на верхней палубе парома «Достойно есть», ожидали отбытия. Когда рассматривали народ, постепенно заполнявший судно, некая странность привлекла наше внимание, но прошло довольно времени, прежде чем мы догадались, в чем дело: на пароме, отправляющемся на Афон, не было ни одной женщины. И уже один этот факт настраивал мужчин на более серьезный, сосредоточенно-тихий лад. Разговоры вокруг становились тише, многие были задумчивы: готовились к важному событию в своей жизни — посещению Святой Горы.
После того как вздыбилась за кормой вода и паром медленно и важно отошел от пирса, в душе шевельнулся страх, привезенный с собой еще из дома, но в потоке новых впечатлений от путешествия как бы отошедший на второй план. Этот страх важен для каждого христианина, и его можно назвать благодатным: страх прикосновения к святыне в самый момент приближения к ней в сочетании с чувством собственного недостоинства. Обо всем этом думаешь, когда в течение двух часов паром идет вдоль афонского берега, и ты готовишься впервые вступить на эту освященную землю. Перед глазами начинают появляться сначала заброшенные келлии (небольшие строения, бывшие когда-то жилищами монахов), затем арсаны (по-гречески «пристани») монастырей, а через час после отправления и первые, которые видишь своими глазами, афонские монастыри — Дохиар и Ксенофонт. Наяву они производят не такое величественное впечатление, как на фотографиях в книгах и альбомах, но зато вызывают более живое, почти домашнее чувство уюта. Эти византийские замки, хотя и похожи на неприступные крепости, но прилепившиеся к отвесным стенам балкончики и галерейки выдают скрывающийся внутри мир, наполненный множеством бытовых подробностей.
На каждой пристани сходит по десять-пятнадцать человек, но большая часть направляется в конечную точку парома, главную афонскую пристань — Дафни. Мы должны были сойти на последней перед Дафни остановке, у Русского Свято-Пантелеимонова монастыря. Еще издали он поразил своими размерами, обилием храмов (судя по количеству куполов с крестами), а также странным смешением русской и византийской архитектуры. Наверное, немалая часть из находившихся на пароме так же, как и мы, впервые направились на Афон, поэтому величественный вид русского монастыря привлек всеобщее внимание: защелкали фотоаппараты, и по палубе пронеслось какое-то оживление, даже немного польстившее нашему чувству национальной гордости.
Наконец мы сошли на афонский берег на пристани Русского Свято-Пантелеимонова монастыря. Помня наставления опытных путешественников по Афону, мы сразу же направились в так называемый архондарик (гостиницу для паломников), чтобы заявить о своем прибытии и устроиться на ночлег. Идя к гостинице, мы с недоумением поглядывали на часы массивной монастырской башни-колокольни: они явно показывали гораздо больше времени, чем было на самом деле. В архондарике недоумение очень просто разрешилось: мы забыли об афонской традиции византийского времени, когда день начинается с восходом солнца и первый час нового дня соответствует приблизительно семи часам утра по греческому времени. В русском монастыре традиция жить по византийскому времени соблюдается очень строго. В остальных афонских монастырях об этой традиции не забывают, но все же в обиходе придерживаются обычного гражданского времяисчисления.
За каких-то полчаса мы, как добросовестные туристы, обежали вокруг каждого храма Свято-Пантелеимонова монастыря и здания обители, но вот попасть внутрь храма нам не удалось: по афонской традиции все церкви во внебогослужебное время закрыты, поскольку все подчинено монашескому уставу — всему свое время: время труда, время молитвы и отдыха. Поначалу мы немного растерялись и расстроились, что не сможем приложиться к святыням и внимательнее рассмотреть храмы, но, зайдя в монастырскую книжную лавку, познакомились с добродушным и общительным монахом, который, заметив некоторую нашу понурость, взял на себя труд провести нас к святыням и сделать краткую обзорную экскурсию.
Мы надеялись сразу познакомиться с афонским византийским богослужением, но уже с первых же минут вечерней службы стало понятно, что придется подождать: наши родные гласы и распевы уносили нас с Афона обратно к вратам российских монастырей. Но важнее было другое: невольно наблюдая за молившейся в храме братией, мы впервые соприкоснулись с афонской молитвой, с определенным монашеским духом предстояния Богу, ради восприятия которого многие возвращаются на Афон еще и еще раз. Особенно поражает благоговение афонских иноков перед Божией Матерью: при упоминании имени Пресвятой Богородицы по храму, заполненному молящейся братией, пробегает какое-то неуловимое движение.
Первый день на Афоне — это в первую очередь осознание того, где ты находишься. Эта земля действительно принадлежит Божией Матери, это Ее Сад, удел — место особого Ее присутствия. Как это выразить словами? Только в молитвенном обращении к Богородице, пребывая на Афоне, чувствуешь, что Та, к Которой ты обращаешься, не только слышит, но и уже знает все наперед, и находится где-то рядом, и ближе к твоему сердцу нет никого в этом мире.
Поэтому, идя в сумраке рассвета на утреннее богослужение, ловишь себя на том, что стараешься даже осторожнее ступать на землю, чтобы не потревожить того огромного благоговения пред Божией Материю, которое как облако покрывает афонские монастыри.
Испытание и утешение
На следующий день мы решили отправиться пешком (конечно же, не налегке, а с внушительными рюкзаками) из Русского Свято-Пантелеимонова монастыря в болгарский монастырь Зограф. Причиной для такого перехода послужил панагир (престольный праздник обители), который в Зографе приходится на шестое мая. Поэтому, выйдя из русского монастыря в полдень пятого мая, мы надеялись преодолеть расстояние в восемь-десять километров за пять-шесть часов, посетив по пути монастыри Ксенофонт и Дохиар, и до начала всенощного бдения святому великомученику Георгию Победоносцу прибыть в Зограф.
До греческих монастырей мы добирались вдоль берега моря и, несмотря на тяготеющие за спиной ноши, наслаждались хорошей прогулкой: было не очень жарко, и с моря дул освежающий ветерок. Но, покинув монастырь Дохиар, мы столкнулись с искушением, о котором поначалу не подозревали. Дорога нас увела от морского берега вглубь полуострова, и мы вместо того, чтобы идти по пешеходной тропе под тенью деревьев, оказались на новой накатанной грунтовой автомобильной дороге. Она серпантином забиралась все выше и выше в горы. Когда мы поняли, что ошиблись, было уже поздно возвращаться, поэтому, сверившись с картой, решились идти выбранным путем до конца. Правда, после затяжного трехчасового непрерывающегося подъема у нас не только не осталось утреннего оптимизма, но даже начала угасать надежда — а доберемся ли? Уже ничто не радовало: ни фантастически красивый пейзаж (мы все выше и выше поднимались над морем, проходили через живописные овраги и лощины в горах), ни мысли о нахождении на Афоне, ни молитва. В таком плачевном состоянии мы подошли к воротам монастыря и решили, что мы наконец-то у цели — в Зографе. Однако это был монастырь Констамонит. Извиняло нас то, что мы не видели раньше ни того, ни другого, да и мало что соображали после пяти часов восхождения.
Констамонит — самый небольшой и какой-то потерянный в горах, вдали от основных путей монастырь. Когда мы добрались до архондарика, то просто упали на лавки и, никого не спрашивая (а собственно, никого вокруг и не было), с жадностью набросились на остатки воды и лукума на столе. Затем просидели в оцепенении минут десять. Когда появился архондаричный — пожилой улыбчивый монах, отвечающий за прием гостей, на наших лицах все так же отображалось желание напиться холодной воды и наесться лукума. Мы с трудом объяснили, кто такие и куда идем, и грек удалился за угощением. Вернулся он с подносом, от содержимого которого у нас закружились головы. Там был и ароматный кофе, и вдоволь холодной воды, и разноцветный лукум, и несколько небольших стопочек с также разноцветной ракией (греческой анисовой водкой). По афонской традиции, приходящим в монастырь предлагают такое традиционное угощение. Интересно, что впоследствии ни в одном монастыре нас так обильно и вкусно не угощали: то ли мы так сильно устали, то ли в Констамонит редко заходят гости, но нам показалось, что нас только и ждали и встретили, как царских послов. Потом уже, когда сознание прояснилось, пришло понимание того, что это Богородица благословила потрудиться. А утешение — несмотря на наш ропот и малую веру — последовало, чтобы мы не забывали, что находимся у Нее в гостях. И что Она пожелает, то мы и увидим.
В Констамоните мы успели увидеть очень простой, почти деревенский монашеский быт, тихое спокойствие уединенной обители и радушный прием уставших путников.
Небо на земле
От Констамонита мы без особых хлопот добрались до болгарского монастыря Зограф. Уже на подходе было заметно оживление, предшествующее престольному празднику. К монастырским воротам одна за другой подъезжали машины с паломниками, по двору бегали братия с распоряжениями об устройстве гостей.
В архондарике царила еще большая суета. Несколько просторных комнат со стоящими вдоль стен, покрытыми пледами лавками и низенькими столиками были почти до отказа заполнены разноязычными паломниками. Большинство гостей, конечно же, были болгары, затем русские, в небольшом количестве румыны и греки. После того как нас вместе с несколькими священниками из России разместили в келлии (явно только что наспех отремонтированной), у нас было всего несколько часов, чтобы привести себя в порядок, отряхнуть пыль афонских дорог и хотя бы часок поспать перед всенощным бдением; об ознакомлении с новым для нас местом не было и речи. Поэтому в первый день монастыря мы толком не видели, и знакомство с Зографом произошло у нас уже внутри кафоликона (главного храма афонского монастыря) с началом праздничного бдения.
Традиция афонской вежливости такова. Если ты в монастыре гость и притом священник, то, войдя в храм, тебе надлежит просто встать на любом месте и ждать. Через некоторое время к тебе подойдет монах и очень обходительно, с поклонами пригласит занять место в определенной стасидии — специальном месте для молитвы, своеобразном «стуле», позволяющем молиться как стоя, облокачиваясь на подлокотники, так и полусидя. Самовольно занимать место в стасидии не принято.
Описание того, что происходило в последующие десять часов (ровно столько длилось праздничное ночное богослужение), не смог бы вместить ни журнальный очерк, ни самый долгий и обстоятельный рассказ, ни даже книга… Антифонное византийское пение на два клироса (правый пел по-гречески, левый — по-славянски), непривычные для нас, русских, действия духовенства, некоторая общая суетливость на службе, за которой постепенно начинаешь усматривать особую торжественность и простоту, сама физическая усталость повисшей в стасидии плоти — все это производит в душе трудно передаваемое чувство близости духовного мира. Мы могли повторить за достопамятными послами князя Владимира: не знаем, «на небе или на земле мы… знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми».
Особое впечатление, похожее на какой-то детский восторг, вызвала одна из особенностей афонского богослужения. В торжественные моменты (например, перед входом на вечерне, на полиелее, или во время Херувимской песни на литургии) раскачивается по кругу паникадило, а окружающий его хорос — также паникадило в форме круга, подвешенного на цепях,— раскачивается в разные стороны, как бы закручиваясь и раскручиваясь обратно. Казалось бы, мало значащий для восприятия словесной службы момент, но в сочетании со всем вышеперечисленным, особенно через затуманенное полусонным состоянием сознание, добавляет к видимому и слышимому в храме странное чувство. Будто ничего в мире нет, кроме этого храма и богослужения, будто мы в центре вселенной, и здесь вот прямо сейчас произойдет наша встреча с Богом; а за порогом этого храма — бесконечный, безжизненный космос.
После всенощного бдения и крестного хода на праздничной трапезе было большое утешение. Очень простая и вкусная еда, не отягощающая тело, но снимающая усталость; слабое афонское вино, не туманящее голову, но, по слову пророка, веселящее сердце; и, конечно же, по-восточному длинные речи «официальных» лиц (и духовных, и светских). Когда это завершилось, мы упали на наши постели с ощущением полноты совершившегося с нами чуда знакомства с Афоном — и мгновенно провалились в глубокий сон…
Чувство благодарности
На следующее утро мы покинули мощные укрепления болгарского монастыря, который по воле Божией стал нашей первой любовью на Афоне. Новой целью нашего паломничества стал другой афонский монастырь, а точнее, келлия со странным для русского уха названием Буразери. Вообще, келлией на Афоне называется небольшое монашеское поселение с общим уставом и храмом, как правило, объединяющее монахов вокруг какого-либо общего для всех рукоделия. Буразери — келлия, расположенная недалеко от столицы Афона городка Карея (по-гречески звучащего как «Кариес»), в самом центре Афонского полуострова. Она — не уникальное, но, наверное, самое успешное на Афоне поселение монахов-иконописцев. У нас было вполне практическое задание наших настоятелей приобрести неповторимый афонский ладан ручной работы и справиться о ходе работ по Иверской иконе Божией Матери, заказанной для саратовского Свято-Троицкого собора.
Добравшись от Зографа до его пристани, мы сели на тот же паром «Достойно есть» и через час с небольшим причалили в Дафни. Главная пристань Афона оказалась миниатюрным городком на кромке земли у моря: кафе, суета прибывающих и убывающих, большие рейсовые автобусы, в одном из которых мы поспешили устроиться. Дорога от Дафнии до Кареи — узкий серпантин, сначала карабкающийся на главный афонский хребет, а затем спускающийся с него к столице монашеского государства. На поворотах возникало ощущение, что мы зависаем над пропастью: сердце тревожно билось, особенно когда взгляд замечал выражение лица водителя — совершенная невозмутимость.
Центр Кареи — это автобусная станция: небольшая площадь, уставленная рядами микроавтобусов, готовых отвести паломников практически в любой монастырь. Сразу же по прибытии мы пошли в храм Протата (главного органа афонского самоуправления) — древнюю базилику, находящуюся из-за реконструкции под огромным железным навесом. Поклонились одной из великих афонских святынь: иконе Божией Матери «Достойно есть», испросив у Богородицы духовный «диамонитирион» для дальнейшего путешествия по Афону. В храме Протата густой полумрак, подсвечник у чудотворной иконы светится огненным шаром. Правда, в путеводителях пишут, что та самая икона пребывает в алтаре на Горнем месте, а на виду — список с нее, но когда мы стояли перед иконой в храме, у нас возникло чувство прикосновения к великой святыне.
Уточнив направление пути, мы пошли пешком по хорошей бетонной дороге (таких дорог, кстати, на Афоне все больше) к келлии Буразери. Ориентир у нас был очень простой: бетонка заканчивается — мы у цели. Пока шли пешком, нахлынула вторая волна впечатлений от «Достойно есть». Долгое ожидание встречи именно с этой иконой, переживание, «каково будет целование сие», и вот, казалось бы, долгожданный миг, а все прошло как-то быстро, если не сказать стремительно: зашли-вышли, и чувство прикосновения было мгновенным. Но по пути из Кареи в Буразери это чувство преобразовалось во внутреннее ликование. Может быть, это и было то переживание искренней благодарности Богу и людям, которое призван стяжать христианин?.. Что бы это ни было, но на сердце в то мгновение был редкостный мир и покой.
Через двадцать минут незатруднительной ходьбы под горку перед нашими взорами предстал аккуратный сад на пологом склоне: посреди сада располагались строения, среди которых выделялся небольшой, но очень красивый храм в византийском стиле.
«Красно и добро житии братии вкупе»
С трепетом мы вошли в калитку келлии, отчасти оттого, что всегда волнуешься перед новым знакомством, отчасти же и потому, что в Зографе нам не удалось из-за праздничной суеты толком пообщаться с афонской братией, а здесь, как мы предполагали, в тишине уединенного монашеского поселения такое общение обязательно состоится. Буразери — греческий монастырь, поэтому к общим переживаниям добавлялась еще и мысль о трудностях предстоящего языкового барьера.
Но, как это с нами уже случилось на Афоне, посещение архондарика сразу же сняло все тревоги. Нас встретил самый обаятельный (если так можно говорить о монахе) афонец, из тех, с кем мы успели познакомиться за десять дней пребывания: архондаричный Буразери отец Нектарий. Конечно же, лукум, вкусная вода, ракия, но, самое главное, невероятной доброты улыбка и искреннее желание разобраться в наших попытках что-то сказать. Наконец, мы поняли, что нам не стоит говорить по-английски, поэтому с бесконечным упорством повторяли одно только «эвхаристо» (по-гречески «благодарю»), чем приводили отца Нектария почти в детский восторг.
Затем мы познакомились с отцом Гавриилом (его нам рекомендовали как русскоговорящего, чтобы можно было узнать о нашем заказе) и ходили с ним по территории: посещали храм, раскланивались с встречавшейся братией. Через некоторое время мы поймали себя на том, что всем встреченным в Буразери монахам мысленно давали какие-то имена-характеристики: добродушный, улыбчивый, ласковый. Духовная атмосфера в келлии удивительная. С внешней стороны — прекрасный вид на вершину Афона, с внутренней — благодатный покой, не лишенный, впрочем, деловитости и монашеской строгости. Геронда (старец, настоятель) келлии даже внешне немного похож на нашего отца Кирилла (Павлова). Такая же обращенность вглубь себя в сочетании с ласковостью во взгляде, но одновременно и благородная осанка, и строгость, в общем — настоящий духовный аристократизм.
До службы отец Гавриил провел для нас небольшую экскурсию по мастерской келлии. Чистое, просторное помещение, идеальный порядок, вид на вершину Афона. На столах и мольбертах — иконы разных размеров и разной степени готовности. Большая часть заказов — из России. И все это довольно дорогие, если не сказать больше, иконы на золоте и с драгоценными камнями. Затем, после недолгой вечерни и ужина, мы разместились в удобных келлиях для гостей.
Утром в четыре часа встали по звону и через десять минут были в храме на полунощнице, за которой последовала утреня, потом литургия, завершившаяся в половине восьмого. Богослужение в Буразери отличается особой молитвенной атмосферой. Главное — нет суеты, какая бывает в большом монастыре, все очень спокойно, благоговейно. Спать на службе совсем не хотелось, поскольку интересно было с близкого расстояния посмотреть на греческое богослужение. Братия неподвижно стояла в стасидиях, равномерно распределившись по всему (очень небольшому) храму. На клирос по очереди приходили почти все монахи, сменяя друг друга в пении и чтении. Все это было похоже на службу в домашнем, семейному кругу, в домовой церкви. И совсем непохоже на то, к чему мы привыкли в России. Часто приходили на ум слова псалмопевца красно и добро житии братии вкупе (Пс. 132, 1).
После литургии мы забирали на складе у отца Нектария (еще одно его послушание, помимо архондаричного) ладан и, еще ближе с ним познакомившись и даже подружившись, были удивлены его увлечением. Он изучал русские слова, но в церковнославянских оборотах, которые произносил вполне серьезно, что для нашего современного уха было непривычно и немного забавно. Например, спускаясь в подвал склада, он, обводя руками заполненные полки, торжественно повторял: «Все за вас», то есть «все это для вас». Когда же мы нагрузились ладаном, и лица наши помрачились от тяжести, отец Нектарий, искренне вздыхая, обескуражил нас такой фразой: «Тьяжкое брэмя», и затем совершенно серьезно добавил: «Грэха моэго». Эта фраза вошла в наш текущий афонский лексикон, и мы часто ее повторяли, вспоминая о Буразери как о самом светлом нашем афонском впечатлении.
Седая древность и свежая кровь
Следующими нашими афонскими монастырями стали прославленные обители: Иверон, Великая Лавра и Ватопед. Каждая из них отличается и ритмом монашеской жизни, и особенностями приема паломников, и, конечно же, своеобразием богослужения.
К Иверскому монастырю мы спускались со стороны Кареи и уже на подходе оценили мощь его крепостных укреплений и сторожевой башни. Кажется, что, зайдя внутрь монастыря, увидишь не монахов, а военный гарнизон, выстроенный на плацу. Но впечатление оказалось обманчивым. Во внутреннем дворе Иверона было уютно, а еще уютнее — в архондарике, после посещения которого нас без проблем поселили в просторную келлию. С точки зрения комфорта в Иверском монастыре нам понравилось больше всего. Там мы и хорошо отдохнули, и привели себя в порядок, и (что немаловажно для паломника) постирались, а также посетили один из лучших магазинов на Афоне. Но, конечно же, в первую очередь нас интересовало, где находится главная святыня обители — Иверская икона Божией Матери. В магазине у знакомого уже нам монаха удалось выяснить, что вечерня в шесть, затем трапеза и сразу после — акафист в надвратном храме, перед Иверской иконой.
После ужина все (около сорока паломников и человек пятнадцать братии) направились в небольшой храм-часовню, слева от входа в монастырь. И вот наконец видим ту самую чудотворную икону. Очень темный лик и чрезмерно массивная риза, вся увешанная подношениями в благодарность Божией Матери: панагии, кресты священнические и нательные, монеты, перстни, золотые часы и даже олимпийские медали. Несмотря на то что акафист читался как-то быстро, скороговоркой, нас не покидало чувство прикосновения к великой святыне. Мы стояли в стасидиях прямо напротив иконы, и невозможно было оторвать взгляда от этого темного лика. Ощущалось какое-то притяжение души: и страх, и радость, и опять — чувство благодарности…
На следующий день на быстроходном катере вдоль афонского берега мы переместились в Великую Лавру — в когда-то главный по значению и богатству и до сих пор первый в афонской иерархии монастырь. Сразу же прошли в простой и уютный архондарик, где уже со знанием дела добрых полчаса смаковали великолепный лукум, запивая холодной водой и ароматнейшим кофе. После расположились в большом (человек на тридцать) и очень скромном помещении, где, впрочем, все время были совершенно одни. Гуляя по территории Лавры, сразу поражаешься древностью зданий и продуманной организацией монашеского быта: главный храм — кафоликон — в центре, напротив выхода из храма — трапезная, а все остальные здания расположились по периметру вокруг храма как центра монашеской жизни. Именно преподобный Афанасий — строитель Лавры и основатель общежительного монашества на Афоне — положил начало такому устройству монашеских градов, воспроизведенному впоследствии во всех монастырях Афона.
Ощущение «седой древности» усиливается во время богослужения. Наблюдая за братией, скоро замечаешь, что средний возраст монахов Лавры, скорее всего, глубоко за шестьдесят. Когда, выходя из тысячелетнего храма, проходишь мимо тысячелетних кедров, а затем видишь, как эти седые старцы-монахи рассаживаются в трапезной за каменными столами XI века — все это производит огромное впечатление на русского паломника, редко видящего храм хотя бы семнадцатого века, не говоря уже о фресках и богослужебной утвари…
За несколько дней до прощания с Афоном мы посетили один из самых, если так можно сказать, популярных святогорских монастырей — Ватопед. Туда и попасть труднее, поскольку надо заранее созваниваться, там и больше всего святынь, главная из них — Пояс Пресвятой Богородицы. Кроме того, братия Ватопеда известна всем православным как наследница монашеского духа великого афонского подвижника, нашего современника — старца Иосифа Исихаста. Прием и размещение гостей в Ватопеде поставлен очень хорошо; мы быстро устроились в удобной келлии на двоих с видом на ватопедскую бухту. После вечерни и ужина в храме обители были организованы три разноязычные экскурсии для англо-, греко- и русскоговорящих паломников. В первую очередь — поклонение святыням монастыря, хранящимся в алтаре. Для этого напротив царских врат поставили длинный стол, на котором разместили ковчеги с Поясом Божией Матери, частицей Животворящего Креста Господня (довольно крупной) и множество мощей великих святых Церкви. Заметно было, что неискушенные в общении с такими святынями русские паломники сильно выделялись на фоне искушенных (даже немного пресыщенных) греков и довольно равнодушных ко всему западноевропейцев. Наши сначала стояли в каком-то оцепенении, а потом ходили прикладываться по второму и по третьему разу.
Даже будничное ватопедское богослужение, на которое мы попали, произвело самое сильное впечатление. Почти вся братия присутствовала на службе, которая совершалась очень ровно, с искренним благоговением и какой-то даже сверхсерьезной сосредоточенностью. В какой-то момент казалось, что присутствуешь на сложнейшем экзамене, который ученейшие профессора сдают другим не менее ученым профессорам. Это замечание оказалось не беспочвенным, ведь, как нам потом сказали, немалая часть братии имеет богословское образование и изучает в теории и на практике традиции исихазма и умной молитвы.
В Ватопеде во всем чувствуется «свежая кровь», ревность молодости и какая-то витающая в атмосфере монастыря духовная бодрость.
Последний день
Пришло время покидать Святую Гору. В последний перед отъездом день мы расположились в небольшом, аккуратном монастыре Кутлумуш, буквально в трехстах метрах от Кареи. Утром наша задача была попасть на автобус до Дафнии и сесть на паром до Уранополиса — тот же маршрут, каким мы и прибыли на Афон. Двадцатиминутная поездка на автобусе стала для нас нелегким испытанием, но уже не по причине крутых поворотов над пропастью. Мы расположились в автобусе на задних местах, и нам был хорошо виден весь салон. Оказалось, что мы находимся в компании мирян-греков, преимущественно солидного возраста, эдаких «пикейных жилетов» из «Золотого теленка». То, что мы не ошиблись с термином, стало понятно сразу же, как только автобус тронулся в путь: мгновенно в салоне поднялся такой гвалт, что через пять минут хотелось заткнуть уши, а через десять — выйти из автобуса. На самом деле, это были обыкновенные разговоры о каких-то самых простых вещах, но с южно-европейской горячностью в словах и жестах.
Оказавшись на пароме, мы все же вздохнули (приходится в этом признаться) с некоторым облегчением. Двенадцать дней на Афоне — для первого раза достаточно серьезное испытание. Обгоревшие лица, ноги в мозолях, суставы распухли, в руках — сумки с сувенирами и пятнадцатью килограммами замечательного афонского ладана… Вершина духовной твердыни удалялась, а наши головы непроизвольно все чаще поворачивались назад: взгляд как бы хотел зацепиться за острие Афона, чтобы паром остановился и не уплывал. Ведь мы никогда, может быть, сюда не вернемся…
Невероятно грустно было покидать Святую Гору. Забывалась усталость, казалось, что отмахал бы еще не один десяток километров по ее тропам. Мы утешались лишь известной поговоркой «Где родился, там и пригодился», а также ощущением того, что на Афоне выполнили функцию выжатой досуха губки, которую поместили в воду, и она в себя вместила, «якоже можаху». Помоги, Господи, сохранить эту влагу.
Фото автора
Журнал «Православие и современность» № 13 (29)