Редко у кого служение священника ассоциируется со стрельбой и взрывами, неустроенным полевым бытом, заминированными горными тропами, танками, БТРами, пыльными дорогами и другими вещами, напрямую связанными исключительно со словами «война» и «армия». Но, между тем, еще со времен Древней Руси в ратных дружинах, бившихся на полях брани при святом равноапостольном князе Владимире или святом благоверном князе Димитрии Донском, в полках русской армии под командованием Суворова или Кутузова и вплоть до 17-го года присутствие лица духовного звания считалось делом не только естественным, но и непременным.

Миссия военного священника всегда была высокой и ответственной, но вместе с тем и опасной. Он не только молитвой и словом евангельской мудрости поддерживал и укреплял дух солдат перед тяжелыми сражениями, но и сам находился на поле боя, зачастую устремлялся в самую гущу битвы, чтобы успеть, когда это оказывалось возможным, услышать последнее слово покаяния, слетающее с уст смертельно раненого, разрешить от бремени греха и подготовить его душу к переходу в вечность, к Богу.

Естественно, что после революции звание полкового священника было полностью упразднено. Однако не так давно, когда опять начались конфликты и стала литься кровь, когда словосочетания «военные действия, погибшие и раненые» уже перестали вызывать шок или хотя бы удивление у россиян, столь же естественно вновь возникла необходимость в «армейских батюшках». Но не только наличие конфликтных ситуаций обуславливает эту потребность: и в условиях мирного времени у военного духовенства хватает дел. Основное сегодня — это просветительско-воспитательная работа в частях и подразделениях ВС как среди офицерского состава, так и среди молодых солдат-срочников, а цель ее — «одухотворение» воинских коллективов.

«Отношения между военнослужащими должны стать не просто человеческими, а братскими… чтобы военнослужащие осознали, что они не только братья по оружию, но и братья по вере и духу»,— сказал в одном из интервью наш сегодняшний собеседник, руководитель сектора ВДВ Синодального отдела Московской Патриархии по взаимодействию с вооруженными силами РФ священник Михаил Васильев.

Отец Михаил вырос в семье военнослужащего, учился в МГУ на философском факультете. Первым из православных священников окончил факультет переподготовки и повышения квалификации Академии Генерального штаба ВС РФ по специальности «командно-штабная оперативно-стратегическая подготовка». На его боевом счету несколько десятков командировок в «горячие точки» — в Чечню, Косово, Боснию.

И, не будучи военным и даже не имея права (как священник) брать в руки оружие, он все же очень хорошо, совсем не понаслышке, знает, что такое война и как по-разному — в зависимости от того, что происходит у него в душе,— может показать себя на ней человек.

— Принято считать, что сильным является государство, которое имеет развитую экономику, мощную профессиональную армию, крепкую власть… Но история свидетельствует о том, что есть нечто более важное: это готовность людей, граждан этого государства, жертвовать собой ради Отечества, ради своего народа, не говорю уже ради своей веры. Таких людей называли и называют героями. А кто такой герой с Вашей точки зрения?

— Есть такое слово «надо» — вот и все. И когда человек делает не то, что ему хочется, а то, что нужно, тогда он становится героем. Причем, заметьте, то, что нужно не ему и его близким, потому что как раз в этом никакого героизма нет — это прямой долг, а то, что нужно Родине, то, что нужно Богу. Но, вы знаете, как-то командующий РВСН сказал мне, что «легче быть пять минут героем, чем всю жизнь приличным человеком». В этих словах глубокий смысл, очень много этим сказано. Просто не опаздывать на богослужение, или просто не «тыкать» приходящим к тебе прихожанам на исповеди; или заметить нужду ближнего, не пройти, помочь и так далее. И это делать не единожды, а постоянно, день за днем. Очевидно, что гораздо больше усилий требуется от человека, чтобы совершать вот такие «незаметные» подвиги. И эти подвиги, малые, повседневные, но подвиги,— они необходимы, если мы хотим из нашего сегодняшнего общества сделать общество христианское. Без них не обойтись.

— А если говорить о природе героизма, то может ли человек стать героем? Как вообще объяснить проявление героизма? Это врожденное свойство человеческой души?

— Насколько я понимаю, героизм, как и патриотизм, как и настоящая, не плотская любовь,— все это воспитывается в человеке. Больше того, например, у нас в Советском Союзе была «фабрика героизма». То есть советская военно-патриотическая школа, и вообще система военно-патриотического воспитания — она уникальна. И я считаю, что являюсь военным священником в том числе и потому, что играл в игру «Зарница», с детства был воспитан на примерах подвигов героев Великой Отечественной войны. Прекрасно помню этих увешанных заслуженными боевыми орденами уже седых, завершающих свой земной путь людей. И также помню, как в детстве сам с товарищами играл в еще сохранившихся окопах. Все тогда было пропитано духом военного героизма.

И идеология в данном случае вторична, а подвиг — первичен. Мы не о том говорим сейчас, была советская идеология плоха или никуда не годилась, а о том, что в плане военно-патриотического воспитания она учила хорошему. Многие, думаю, согласятся, что основной упор в послевоенное время делался все-таки на подвиги не Гражданской, а именно Великой Отечественной. Я учился с конца 70-х до середины 80-х, и в это время мне еще посчастливилось увидеть очень многих героев этой войны. Причем тогда я впервые столкнулся с героями-десантниками. Об их подвигах я узнал еще в школе, и, честно говоря, то, что Господь привел меня служить именно в ВДВ — это просто промыслительно…

— Наверное, рассказы о подвигах тогда поражали, вызывали восхищение и стремление стать похожим на этих героев?

— Ну да, конечно, поражали. Представьте себе, как мог отнестись мальчишка-подросток к подвигу героев-свирцев98-й дивизии ВДВ. Она до сих пор, кстати, существует. В июне 44-го года двенадцать человек должны были переплыть через речку Свирь — шириной она метров четыреста,— имитируя ложную переправу. То есть каждый из них, раздевшись почти догола, толкал плотик с чучелами солдат таким образом, чтобы весь огонь взять на себя и засечь огневые точки противника. А в это время несколькими километрами выше по реке началась другая переправа, но оказалось, что там немцы сбили наших, и из шестнадцати выжили только пятеро, а здесь все двенадцать, с двенадцатью плотиками, живые, доплыли до того берега под ураганным огнем. И не только доплыли, но они — двенадцать человек! ­— захватили передовую траншею противника, причем ни один из них не погиб. Это иначе как чудом не объяснишь.

И удержались! Увидели наши, что они захватили первую траншею, и подошла помощь. Потом советские войска заняли плацдарм и оттуда развивали успешное наступление на Карельском фронте. И все двенадцать остались живы. Это реальные герои.

— Вот Вы говорите, что героизм можно воспитать. А как быть, например, людям, от природы малодушным? Ведь бывает, что человек родился трусом?

— Не бывает. Это просто вопрос воспитания. Папа у него что делал, у этого труса? Скорее всего, у него просто не было папы. Знаете, на Кавказе, например, считается, что только от девственника и девственницы может родиться настоящий воин. То есть не женоподобный юноша, а именно воин. В этом заложен глубокий смысл, и это очень созвучно христианской традиции. Ведь все начинается с вопросов нормальных добрачных отношений, вернее, с отсутствия близких отношений до брака. Дальше — больше. В молодой семье рождаются детки, и они обязательно должны чувствовать любовь и уважение родителей друг ко другу. Ну а дальше, в семье должна быть иерархия. Папа должен говорить не «делай, как я сказал», а «делай, как я». Если папа делает зарядку, значит, и сыночки ее делают. Если папа занимается спортом, и они занимаются спортом. Если ребенка отдали вовремя в секцию, и он научился самозащите, то у него будет уверенность в своих силах, а соответственно, и храбрость. Любой героизм воспитывается.

— А если человек просто равнодушный? Героизм — это непременно жертвенность. Может ли такой пожертвовать собой?

— Героизм может проявляться в разных формах. Героизм, например, проявляется в том, что человек берет и не делает того, что делают все вокруг. Все вокруг берут взятки, а он не берет. Представляете — честный сотрудник ГИБДД... Это что, не героизм сейчас, в XXI веке? При этом ты подвергаешься обструкции от начальников — я знаю такие примеры,— и на тебя с непониманием смотрят твои коллеги, а подчиненные вообще в это не верят, они считают, что ты такой же, как все, и доказывать бесполезно.

Хотя не надо думать, что все у нас так плохо. Например, я уверен, что большинство священников «за Родину, а не за деньги». Примеров этому я вижу много. Хотя, к сожалению, есть и другие. Некоторые просто занимаются требоисполнительством… Или, например, призываю я духовенство работать в Вооруженных силах и слышу порой в ответ: «А кто за это нам заплатит? А медаль мы за это получим? А ты пенсию будешь моей матушке платить, если меня убьют?». Поэтому у нас во многих епархиях еще и нет военных священников. Но ведь если мы хотим, чтобы искра Божия затеплилась в сердцах наших пасомых — воинов, то мы должны разделять с ними тяготы и лишения той службы, которую они за всех нас несут.

А вообще в Чечне у нас четыре священника погибло, были среди духовенства и раненые… Так что есть герои сегодня и в Церкви, и в сане в том числе.

— А имеет ли значение, ради чего человек идет на подвиг, его мотив? И важно ли сознавать это самому человеку?

— Да человек не идет на подвиг. Никто никогда не идет на подвиг. Люди просто исполняют свой долг. В тот момент, когда люди идут на какое-то задание, они не думают о подвиге, это и не является подвигом. Они просто выполняют то, что положено, что им приказано. Вот отец Анатолий Чистоусов, он что, какой-то подвиг совершил, оставшись в Грозном, занятом боевиками, служить как священник в храме, куда он приписан указом правящего архиерея? Вот есть указ — обязан служить, он и служил. Его схватили и убили. Получается, что тут он не подвиг совершал, а просто выполнял свой священнический долг. И отец Петр Сухоносов в станице Слепцовская на территории нынешней Ингушетии,— он просто выполнял свой долг. А его вытащили из алтаря, избили, затолкали в УАЗик, увезли и убили.

А что, 28 панфиловцев — они подвиг совершали? У них была задача — удержать рубеж…

— Но ведь они могли н е сделать этого. А точнее, даже и не захотеть пойти на такую жертву.

— Нет, это было бы преступлением. Как это — взяли и оставили порученный им участок обороны и разбежались в разные стороны?! Так не делается. И мы, священники и военнослужащие, знаем, что есть такое понятие, как долг, вот и все. А уже потом, задним числом, соотносят боевые потенциалы. Вот 28 панфиловцев: против них тридцать танков немецких, к примеру. Соотношение боевых потенциалов таково, что то, что они совершили — это подвиг. Потому что они, казалось, должны были все погибнуть и никого не остановить. А они погибли, но остановили.

Также отца Анатолия Чистоусова никто, наверное, не осудил бы, если бы он уехал из Грозного. Но есть такое слово «надо», и он выполнял свой долг до конца.

— Отец Михаил, существует такая страшная вещь, как предательство…

— Ну, предательство — это как раз и есть измена долгу. И в этом смысле — измена замыслу, или Промыслу Божиему о нас. Потому что в этом случае человек отказывается от своего креста.

— А вы с этим сталкивались, точнее, были ли свидетелем или, может, знаете по рассказам?

— Предательство — это тоже достаточно емкое понятие, многое подразумевающее. И сталкиваться с ним, безусловно, приходилось. Очевидно, когда офицер берет и просто-напросто запирает солдата в сейф, а солдат потом от этого умирает, то он совершает не только преступление, но и предательство по отношению ко всей Российской армии. Ведь таким образом один негодяй дискредитирует всех офицеров, и это ложится тяжким пятном на весь российский офицерский корпус. О чем тут можно говорить? — Только о том, что этот человек предал и Родину, и свою офицерскую честь.

Так же и священник, который берет и изменяет своей матушке, или напивается и в безобразном виде является перед прихожанами. Он совершает предательство своей веры.

Так же и государственный чиновник, который берет взятки и внаглую строит себе на них коттедж. Или иностранной фирме дает разрешение на продажу, например, какого-нибудь некачественного лекарства. Или деньги, которые государство отпускает на пенсионеров и их лекарства, тратит в офшорных зонах на себя, любимого. Что это, как не предательство своей Родины? Как называть поступок подполковника Федеральной службы безопасности Литвиненко, который сбежал в Англию с государственными секретами, если не предательством?

А когда, если говорить об уровне бытовом, муж или жена изменяют друг другу, разве это не предательство? Когда ребенок ворует у собственных родителей — это не предательство? С такими случаями мы как пастыри встречаемся в своей практике регулярно.

— Наверное, и дедовщину смело можно поставить в один ряд с приведенными Вами примерами предательства. А остается ли на войне такое понятие, как «дед», или для него там просто нет места? И может ли «дед» стать героем?

— Естественно, что отношения в боевых подразделениях несколько другие. Когда ты имеешь при себе ствол, автомат, рожок и полрожка легко можешь всадить в другого, то, конечно, формы человеческих взаимоотношений меняются. И, видите ли, там еще есть очень четкое разделение на «свой» и «чужой». Свои с тобой. А вот чужие — те, от которых надо защищать жизнь свою и своих товарищей. Защищаться можно только вместе. Поэтому, конечно, ребята собираются, мобилизуются. Потом, знаете, на войне так устают, это такой тяжелый, грязный и неблагодарный труд… Вот говорят: в Чечню едем — романтика! Какая там романтика! Помыться бы нормально. Еще, бывает, спрашивают: а пост соблюдать или не соблюдать? Да там хоть бы вообще чего-нибудь перекусить, да чтоб все-таки не очень сильно дуло. Ведь зимой там холод, сырость, а летом, наоборот,— жара, пыль. Понимаете? И никакой романтики нет, абсолютно.

— А люди озлобляются, ожесточаются на войне?

— Ну, это от человека зависит. Кто-то озлобляется, ожесточается, кто-то, наоборот, раскрывается самыми лучшими своими сторонами. Все от человека зависит — он остается таким, как и был, только на войне это просто в превосходной степени появляется.

— Вам по роду Вашей деятельности больше всего, наверное, доводится общаться с молодежью. Каков нравственный облик ребят, с которыми приходится сталкиваться? Можно ли было бы с нынешней молодежью победить, скажем, в Отечественной войне?

— С молодежью-то можно. Тут в другом дело. В Академии Генштаба сейчас стали заниматься проблемами информационного противоборства. Проще говоря, уже долгие годы идет необъявленная война против России, то, что прежде называли «работой по разложению противника». И очевидно, что молодежь просто стала жертвой этой войны. Если мы не возьмем под контроль информационные каналы и вообще СМИ, то молодые люди будут «поколением “Пепси”», а не православными христианами. И ничего с ними не сделаешь никакими проповедями.

— Может быть, это уже так?

— По большому счету, может, и так, но еще не все безнадежно. Не все безнадежно, потому что все равно находятся ребята, которые совершают настоящие подвиги. Те, которые идут в армию, едут в ту же Чечню. И таких примеров — множество.

Я несколько таких ребят знал, которые стали Героями России. К сожалению, почти все посмертно. Например, Саша Лайс, 19-летний пулеметчик, спецназовец 45-го отдельного разведывательного полка специального назначения ВДВ, который принял в нашей полевой часовне крещение за три дня до своей смерти во Введенском районе Чечни, населенном пункте Хатуни (базовый лагерь 45-го полка). И после крещения он участвовал в разведвыходе. Их группа в количестве 14 человек попала в «зеленке» в засаду, был контактный бой, дистанция — 35-40 метров. В этой ситуации все решали доли секунды. Ясно, что все зависело от профессионализма командира. Очевидно, что в лесной гористой местности ориентироваться может только опытный командир, прошедший не один бой. На разведывательную группу обычно приходится максимум два офицера, там был один. Что это означает? Говоря образно, солдаты без командира — это овцы без пастыря. В первые же минуты боя Саша вместе с другими ребятами открыл огонь, и с дистанции 40 метров через свой оптический прицел увидел, что в командира разведгруппы, который был рядом с ним, целится снайпер из «СВД» — автоматической снайперской винтовки. Он мгновенно сообразил: прикрыл командира и получил смертельное ранение. Пуля снайпера пробила Саше сонную артерию. Считается — это мгновенная смерть, однако он на последнем издыхании очередью из своего пулемета снял снайпера, иначе следующий выстрел последовал бы практически тут же. То есть он действительно исполнил высочайшую заповедь — положил душу свою за други своя (см.: Ин. 15, 13). После этого, конечно, Саша стал Героем России, посмертно. Группа в этом бою победила, боевики с потерями отступили. Командир остался жив. Прошло несколько лет, и он женился на родной сестре Саши, и у Сашиной мамы теперь есть внук, которого и назвали в его честь — Александром. Вот такая грустная, трагическая, но героическая история.

Это ведь только один пример, а можно приводить еще и еще. Например, на учениях нашего подразделения воздушно-десантных войск в августе прошлого года в Китайской Народной Республике на полигоне Вайбей в провинции Шаньдунь в окрестностях города Вайфанмы видели реальный случай героизма. Десантирование происходило недалеко от берега Желтого моря, а там постоянные туманы по утрам, причем очень мощные туманы, практически ничего не видно до самой земли. Ну и в тумане два парашюта просто сошлись. То есть купола штатно раскрылись, а потом они сошлись. Полностью перепутались стропы, и гибель обоих десантников была уже неизбежной. Но один смог раскрыть свой запасной парашют, и вот так, держа товарища за стропы, на одном парашюте, он и спустился с ним на землю. Парни отделались легким испугом, только один сломал на ноге палец.

В такой ситуации это было практически чудо. Но все, милостью Божией, обошлось хорошо. Один из этих мальчиков некрещеный был. И в конце этого дня они оба пришли в храм (мы развернули там полевой храм прямо на сухопутном полигоне Китайской армии). Ну и, соответственно, этот солдат принял крещение. Он сказал, что его Бог спас. Он именно так это и понял. Вот так… Другой свечечки поставил. («Подсвечники» мы сделали из ящика из-под патронов там же, свечки с собой привезли.)

— Говорят, что на войне атеистов вообще нет. Это правда?

— В армии все, как и везде,— сложно. Может быть, в тот самый момент, когда человек лицом к лицу стоит перед смертью, он и не атеист, наверняка даже — я сам в это искренне верю. Но после, если удастся выжить, он скажет, что остался атеистом. Ну вот вспомните фильм «Живые и мертвые». Там главный герой молился под бомбежкой, а потом сам себя ругал: «Что же мне такое привиделось тогда?». Человек так устроен, понимаете, что задним числом готов многое оправдать или объяснить — слабостью, например, своей, каким-то психологическим срывом. Когда страшно, когда «железо» над головой летает, когда понимаешь, что этот кусок свинца может разбить твою голову на две неравные части запросто, то чего только не скажешь, чего только Богу не наобещаешь. А потом…

— А те ребята, которые все-таки обратились, уверовали, много ли среди них таких, которые сохраняют эту веру, и вернувшись из армии?

— Таких, слава Богу, очень много. Но проявления этой веры… они ведь все равно не воцерковлены, понимаете? Ну, согласитесь, мало посадить картошку, надо за ней еще долго ухаживать, чтобы был урожай. Защищать, чтоб не украли, в конце концов.

— Я где-то читала, что вчерашние солдаты, воевавшие в Чечне, даже священниками становились. Есть такие примеры, по-моему…

— Есть такие примеры, и все это есть, но я вас очень хочу предостеречь от таких вот общих схем. Если бы всегда все так было — я имею в виду влияние Церкви на военнослужащих. До трети вооруженных сил прошли через горячие точки. И воцерковились среди них единицы — если говорить о тех, кто по-настоящему воцерковился. Но надо понять, что армия в любом случае — это не место воцерковления. Ту церковность, которую мы можем назвать истинной, традиционной, можно приобрести лишь в результате сознательной работы над своим сердцем, в том числе и через понуждение себя к церковной жизни в течение нескольких лет обычной, повседневной жизни. И то времени бывает мало… Работа, дача, родственники... А что касается армии, то мы, военные священники, вообще не ставим такую задачу: человека в армии воцерковить. Задача совершенно другая. Задача, во-первых, ему помочь, дать ему некое «духовное основание» для той службы, которую ему все равно нести. Потому что все-таки одно дело — из-под палки работать, из страха служить, и другое дело — понимать, что ты выполняешь очень многотрудное, но благородное и важное служение, защищая Отечество, ту девчонку, в конце концов, которая сейчас где-то живет и не знает, что станет твоей женой.

— А может ли быть оправдание у тех молодых людей, которые, как принято говорить, «косят» от службы в армии? Могут ли служить причиной такого поведения религиозные убеждения?

— С моей точки зрения, это фактически является предательством. А что касается вопросов веры… Еще в четвертом веке, как известно, на одном из поместных церковных Соборов в Северной Африке, в Карфагене, кажется, был принят церковный канон, согласно которому христианин, который в мирное время уклоняется от службы в армии, отлучается от Причастия, тем более — когда идет война. И ведь речь шла о римской армии, где христиан преследовали, в частности за то, что они отказывались принимать участие в языческих жертвоприношениях. А сейчас, когда никто к этому не принуждает, тем более уж пойди, послужи, пока из нашей страны не сделали еще одну часть зеленого пояса исламского. Неужели надо этого дожидаться?

— А как совместить, по-Вашему, евангельскую заповедь «Не убий» с тем, что проявление героизма почти всегда связано с кровопролитием — при защите «своих» все равно приходится убивать?

— Давайте мы с Вами возьмем оригинал текста Священного Писания. В древнеарамейском языке слово «убить» выражалось двумя глаголами, имеющими весьма разное смысловое значение. Эти глаголы «ракса» и «харак».

В заповеди, если не ошибаюсь, использован глагол «ракса». И в данном случае «не убий» — это запрет кровной мести и, соответственно, убийства ради наживы, тогда как «харак» — это запрет убийства вообще. Вот об этом запрете на «убийство вообще» не сказано.

— Отец Михаил, а Вы можете какие-нибудь чудеса вспомнить? Ну не такие явные, например, как явления святых, но обстоятельства, которые явно можно назвать действием Промысла Божия о человеке, о людях, например, выразившемся в спасении от неминуемой гибели?

— Да много всего такого было. Но это личное все, достаточно индивидуальный религиозный опыт. Самое обычное чудо, с которым сталкиваются в Чечне, это то, что вертолет не должен прилететь, а он прилетает. И спасает жизнь раненым или, соответственно, перевозит человека куда-то, например, к любящей жене или к почтовику — чтобы успеть. Это самый распространенный случай. Это многие знают: вот помолятся ребята и…

Другой характерный пример. Конечно, это чудо, когда человек — достаточно часто так бывает — наступает на мину, какое-то другое взрывное устройство, фугас, и оно не срабатывает. У меня был один такой случай, когда при радиоперехвате слышали переговоры «духов»: «Вижу попа. Снять его?».— «Нет, наблюдайте». Ну а дальше там ведро тротила было, саперы заметили и разминировали, и все. Все живы остались. Ну что, это чудо или это профессиональная работа саперов? Понятно, что когда обо всем этом слышишь, и касается это тебя, то это весьма впечатляет, есть за что Бога возблагодарить. Потом, такие вещи: когда вертолетчики оказываются под обстрелом, а ни одна пуля не попадает в них. Что это — чудо или плохо наведенный на вертолет ствол?

Вот и все. Обычное дело. Понимаете, есть такой термин — обыкновенное чудо. В армии, в полевых военных условиях с этим сталкиваешься постоянно.

— Если говорить о военном духовенстве: какими качествами должен обладать священник, который работает именно с военными?

— Во-первых, любить людей. Верить в Бога и любить людей — для любого священника это самое главное. А во-вторых, нужно любить российскую армию.

— То есть быть патриотом?

— Безусловно. Необязательно самому в ней служить, хотя это предпочтительно. В любом случае, если ты не служил, тебе придется очень многие новые вещи не просто узнать, а непосредственно поучаствовать в них.

Нужно научиться делить со своими прихожанами их быт, их тяготы и лишения. Об этом говорилось еще при Петре Первом в документах, регламентирующих деятельность священника. Священник должен быть беспорочной жизни, безусловно, не склонным к пьянству. Потому что, если б я, допустим, даже просто нюхал все то, что мне военные наливают, я б уже умер давно в расцвете лет. Понимаете? Потом, нужно быть эрудированным, то есть на голову стараться быть выше своих прихожан. Если ты путаешь, когда сказать «подразделение», когда — «часть», а когда — «соединение», когда — «объединение», или называешь автомат Калашникова пулеметом, а пулемет — противотанковым управляемым реактивным снарядом, если ты не можешь определить тип танка или путаешься в этом, то, конечно, для прихожан — к сожалению, это так, хотя мы-то и понимаем, что это не главное — доверие к тебе как к пастырю, к твоим словам на евангельские темы будет очень небольшое.

— А какие-то военные навыки должны быть у полкового священника?

— Конечно. Должна быть физическая подготовка нормальная, и вообще, чтобы здоровье позволяло. Потому что если у него одной ноги нет, допустим, то ему будет трудно залезать на БТР и слезать с него. Второе, конечно, у него должно быть желание быть с ребятами, независимо от внешних условий. То есть заранее быть готовым к тому, что все будет не так, как тебе хочется, а так, как определил командир части. Если он скажет, что сейчас нет времени, то надо не спорить с ним, не вступать в конфронтацию, а уметь так объяснить и так рассказать, чтобы он сам захотел помочь тебе все это организовать. То есть надо уметь быстро сходиться с людьми, идти на контакт.

Надо, надо, конечно, иметь какие-то специфические навыки и помимо священнического служения. Ну, например, на гитаре уметь играть или быть хорошим рассказчиком. Ну и еще какие-нибудь нехитрые вещи уметь, которыми можно к себе людей расположить. Могу сказать, что время работает на нас. То есть мы видим, что много молодых батюшек хотят этим служением заниматься. И всем, кто действительно желает нести пастырское служение в российской армии, предлагаю по телефону 8-(495)-236-60-60 выйти на меня в нашем военном отделе Патриархии. Мы любому организуем подвиг.

— А как относятся к православным батюшкам военнослужащие, принадлежащие к другим конфессиям?

— Да военных, принадлежащих к другим конфессиям, очень немного. Далеко не все этнические мусульмане служат в российской армии; и из них мало кто отказывает себе в употреблении русской водки или сала. Таких, подчеркиваю,— к сожалению, меньшинство. К сожалению, потому что мне легче объяснить правоверному мусульманину, почему грех ругаться матом или заниматься рукоприкладством с точки зрения хаддисов (то есть толкований Корана), чем то же самое доказать безбашенному русскому парню, который без Бога и царя в голове, как сейчас говорят о таких ­— «отмороженный». Почему нельзя, например, блудить, если хочется? Как это объяснить атеисту? Никак. А верующий человек такие вещи понимает. Он уважает и свою мать, и чужую, уважает всякую женщину. Ну а неверующий рассуждает совершенно по-другому. И потом, я не знаю ни одного случая, чтоб мулла со священником подрались. А случаев, когда происходят подобные стычки между военнослужащими разных национальностей, полно, но, как правило, в таких случаях и тот, и другой нерелигиозны. А священник мог бы научить ребят не просто веротерпимости, как чему-то расхожему и абстрактному, а мог бы научить их уважать свою веру, свою Родину, а значит, уважать право на веру и на Родину другого человека.

— Много ли священников на сегодняшний день окормляет армейские части и подразделения? И насколько ощутимы результаты их деятельности?

— Сейчас около двух тысяч священников так или иначе трудятся в Вооруженных силах, больше четырехсот храмов только на территории воинских частей построено. Еще несколько десятков храмов строится. Вот буквально совсем недавно было закончено строительство храма в городе Тикси в Якутии. Есть храм на острове Шикотан — святителя Николая, на Южных Курилах, на территории бригады морских сторожевых кораблей пограничников. Есть храм, как известно, на 201-й базе российских войск в Таджикистане. Раньше она называлась 201-я стрелковая дивизия. Недавно, с месяц назад, освящен храм на полигоне российских Вооруженных сил на острове Новая Земля в Баренцевом море. Владыка Тихон, епископ Архангельский, сам летал туда, освящал. То есть, если мы возьмем страну, храмы воинские есть везде. Хотя статус их до сих пор не определен. Официально — они незаконно построены на территории воинских частей. А противоречие вот в чем: на каком основании земля, которая используется под цели и задачи Министерства обороны, вдруг занимается культовым зданием? Согласно Закону о статусе военнослужащего Российской Федерации, запрещено создавать религиозные объединения военнослужащих. А фактически таких приходов уже несколько сотен.

— А военное руководство смотрит на это сквозь пальцы?

— Вынуждено смотреть сквозь пальцы. Не будут же храмы бульдозерами рушить. Хотя у нас есть и такие примеры, когда сменившийся командир части отдавал приказание храм разрушить. А юридически храм никак не оформлен, это не собственность Русской Православной Церкви. Очевидно одно: необходимо регламентировать права, статус воинского храма и военного священника, разработать соответствующую юридическую базу. Пока всего этого не будет, трудно реально говорить о каких-то изменениях и ощутимых результатах.

Ну а как может быть иначе, если, например, НАТОвский стандарт — один капеллан на 600-700 военнослужащих. Стандарт израильской армии — один военный раввин на 180 военнослужащих. Стандарт армии Ирана или Пакистана — один мулла на 30 (!) военнослужащих. А стандарта российской армии вообще не существует! Так чего мы хотим? Каких эффектов и результатов?

А вообще, я считаю большим чудом, что в условиях современной России, когда нет никакой правовой базы в этом отношении, нет никакого финансирования у нас, военных священников, нет практически никаких гарантий безопасности, и при всем при этом около двух тысяч священников несут все-таки служение в Вооруженных силах. Другое дело, что мы это делаем урывками, в свободное время, и получается это пока бессистемно, поэтому и результаты пока очень слабые. Количество не переходит в качество. Да нам такое количество священников даже и не нужно. Мы посчитали: для эффективной работы в Вооруженных силах необходимо всего 400−500 штатных должностей священников, 30−40 мулл, 3−4 ламы и 1−2 раввина. Нам этого хватит вполне, чтобы за пять-семь лет, не раньше, изменить взаимоотношения в воинских коллективах в лучшую сторону.

Нет, мы не обещаем, что прекратят ругаться матом, но то, что количество суицидов в три раза уменьшить вполне реально, и это задача священников. Например, за прошедший год произошло, насколько я знаю, около трехсот таких случаев. В основном стреляются и вешаются русские солдаты. И понятно, что будь они верующими, то этого не сделали бы, конечно. И мы как пастыри чувствуем за это свою вину.

— Как Вы считаете, в чем может и должен проявляться героизм руководящего звена?

— «Каждый,— говорит апостол Павел,— оставайся в том служении, в котором призван» (ср.: 1 Кор. 7, 20). То есть очевидно, что если ты уверовал во Христа, будучи генерал-полковником, так ты будь честным и порядочным генерал-полковником. Как, например, святой праведный адмирал Феодор Ушаков. Или генералиссимус Александр Васильевич Суворов. Научись беречь жизни своих подчиненных, их здоровье. Тогда ты сбережешь свою душу.

Но для этого необходимо быть профессионалом, и, следовательно, нужно, чтобы учащиеся Академии Генерального штаба относились к своей профессиональной подготовке, как к реальному средству сохранения жизни тысяч своих подчиненных на том уровне военного управления, на котором они окажутся.

А что касается священноначалия Русской Православной Церкви, то очень хотелось бы, чтобы побольше с нас, священников, требовали практических дел христианской миссии в современном мире. Потому что если мы не будем заниматься миссией, нас, как религиозное меньшинство, просто уничтожат здесь. Не обязательно физически, хотя такое тоже, к сожалению, возможно. Но, прежде всего, нравственно. При таком раскладе мы просто не будем иметь никакого морального права учить это общество, потому что нас будет мало и мы сами не будем способны к жертвенности. Если мы позволим себе не нести свое служение жертвенно, то тогда оно вообще никому не нужно. Теплохладность и так повсюду царит, а если еще и в Церкви она будет, если за правильностью наших «православных» фраз мы забудем о живой искупительной жертве Спасителя и сами не будем способны на жертву, то зачем тогда весь этот театр? Кому нужна Церковь, которая будет приспосабливаться к этому миру? Церковь обязана его преображать.