Федор Ермошин — прозаик, литературный критик и кинокритик, эссеист, кандидат филологических наук, слушатель высших режиссерских курсов (мастерская В. И. Хотиненко, В. А. Фенченко, П. К. Финна). С его творчеством я познакомилась случайно, бегло просматривая конкурсные работы в номинации «Художественная проза», присланные на Форум молодых писателей России. Хотела прочитать всего несколько страниц из его романа «Острый живот» — и не смогла оторваться от текста, пока не дочитала до конца. В этом автобиографическом романе с удивительной силой и искренностью передается опыт молодого человека, который побывал на грани жизни и смерти. Федор поделился с нами своим опытом обретения веры.
«Я попал». В ад…
Однажды утром я проснулся и, как обычно, поехал в университет. Я тогда учился на третьем курсе МГУ, понятия не имея о том, что болезнь — аппендицит — уже начала свою работу, и я на самом деле был уже на грани. Я шутил, балагурил, а болезнь прогрессировала вовсю. Боль нарастала медленно, но постоянно. В конце концов она стала невыносимой. Папа привез меня в больницу и уехал.
Была ночь. Никого из врачей. Я лежал в коридоре и не мог шевельнуться. В голове была только одна мысль: «Я попал. Это — конец». Диагноз мне не поставили, просто вкололи обезболивающее. В таком состоянии я провалялся весь день, пока наконец один ординатор, в очередной раз прощупав мой живот, не понял, что у меня приступ аппендицита. Врачи, которые до этого не обращали на меня внимания, резко заинтересовались мной. Оказалось, что из-за промедления аппендицит стал гангренозным. А это уже был вопрос жизни и смерти… Операцию нужно было делать немедленно. Я так устал, что даже не испугался. Мне было все равно.
Потом мне вкололи наркоз. И это было реально страшно. Такого безумия я не испытывал ни до, ни после. У меня было четкое ощущение, что я попал в ад, что меня со всех сторон бьют, я умираю и вновь оказываюсь живым только для того, чтобы еще раз получить по голове и снова умереть. И так много-много раз. Потом я увидел жуткую долину, полную гнили и всякого ужаса, где ощутил какое-то мучительное, запредельное одиночество. Именно в этот момент я понял, какова истинная цена всего происходящего, как боль резко делит жизнь человека на «до» и «после», как перед лицом страдания человек остается совсем один, и с ним — только Бог. Я понял, что путь, который мне предстоит, я смогу пройти только с Его помощью. И я все это, с Божьей помощью, пережил…
Первая встреча со смертью
В первую неделю после операции терзали дикие боли. Из живота торчала какая-то трубка. Никакое обезболивающее не помогало. Я пытался ходить — не очень, впрочем, успешно… Думал, что хуже не бывает. И в этот момент у человека на соседней койке случился сердечный приступ. У него был запущенный гепатит, он страшно мучился, был весь желтый, и сердечный приступ у него случился на фоне общего истощения.
Я попытался ему помочь и побежал — вернее, поковылял — к медсестрам. Но когда я вернулся, он уже умер. Мы с ним прекрасно ладили, почти дружили — и вдруг он умер на моих глазах. Это была моя первая встреча со смертью: вот она, здесь — рядом! Мы оба были на краю смерти, и вот я жив, а он — нет. А могло быть и наоборот…
Я до сих пор чувствую вину. Может быть, я не сделал чего-то, что могло бы его спасти. Ну, не знаю, ковылял бы быстрее, орал бы громче…
И весь этот «экстрим» был «упакован» в одну неделю. К такому я, обычный студент-разгильдяй, не был готов.
Конечно, я понял, что после всего, что произошло, я должен существовать как-то иначе. Вера в душе у меня уже была. Еще в детстве я пытался как-то приблизиться к Церкви, что-то важное понять своим еще неоперившимся умишком. Но теперь моя вера стала качественно иной. По крайней мере, я надеюсь на это.
Опыт радости
Я, честно говоря, не уверен, что такой экстремальный опыт необходим всем. Все-таки Бог приводит нас к себе не только страданиями. И мой опыт, который привел меня к Нему, — это не только опыт боли, но и опыт радости. Понимаете, когда ты выписываешься из больницы, и ты видишь, например, снег или лед, который сверкает на солнце, для тебя это просто как глоток воды во время сильной жажды. Ты ощущаешь бытие совсем по-другому. Еще лежа в больнице и переживая этот удивительный опыт перерождения, почти воскрешения, я понял, что должен зафиксировать его на бумаге. Я вообще пишу постоянно, с детства: всегда с собой ношу блокнотик и что-то туда записываю — иначе все забывается, ускользает. Мои родные, наверное, считают меня немножко сумасшедшим: однажды мне в голову пришел какой-то сюжет, который мне показался занимательным, и я начал записывать его прямо на обоях… Понятно, что мама меня за это «чуть не убила»… Вот и тогда, спустя годы, находясь в больнице, я тоже продолжал, насколько возможно, вести записи. Но мне потребовалось десять лет, чтобы роман о том, что со мной произошло, под названием «Острый живот», был закончен. Я хотел поделиться с читателем радостью, но книга продвигалась очень тяжело. Погружаться в этот опыт заново было больно.
Непрямой путь
Мой путь к вере оказался совсем не таким прямым, каким я видел его вначале. Тогда казалось, что опыт жизни на пределе, который я получил в больнице, будет со мной всегда. Но когда я вернулся в «нормальную» жизнь, воронка обыденности затянула меня вновь.
Многое мешало моему воцерковлению: и ложные стереотипы, и греховные привычки, которые тянулись за мной из такого далекого вроде бы теперь прошлого. Ведь Церковь предъявляет человеку ультиматум в хорошем смысле слова, это всегда выбор: либо ты — со Христом, либо ты — с грехом. Либо ты принимаешь ее постулаты как основу жизни, либо нет. А если ты какие-то постулаты принимаешь, а какие-то нет, это обман самого себя.
Жизнь в Церкви предполагает требовательность к себе, и поначалу мне было трудно это принять. К примеру, сегодня блуд нередко называют «гражданским браком», это считается чуть ли не нормой. Среди творческой интеллигенции вообще распространено убеждение, что творчество невозможно без опыта греха. Это опасная иллюзия…
Но труднее всего оказалось совершать не титанические, а мелкие усилия, потому что эти самые мелкие усилия нужно было совершать регулярно и с пониманием того, что ты делаешь и зачем. Я понял, что если ходить в храм от случая к случаю, а не постоянно, ты теряешь что-то очень важное. Я понял, что «Бог в душе» — вот эта тема — не для меня. Может, кто-то и обращается к Богу напрямую, кто ж его знает?.. Но мне нужно находиться в храме. Для меня важен опыт церковной молитвы, чтобы не забыться, не замкнуться в собственных ограниченных, а то и ложных представлениях.
Уловить грань
Еще, мне кажется, важно уловить грань между фанатизмом и здоровым религиозным рвением. Мне вначале это удавалось не всегда. Думаю, что не следует требовать от Бога немедленного преображения всей твоей жизни. Нужны мера и трезвение. Компромиссы с собой в мелочах губят высокие порывы, но и неофитское рвение ни к чему хорошему не приводит.
По моим наблюдениям, бывает два типа неофитов. Неофит первого типа будет обращать других в свою веру. Неофит второго типа будет безумствовать по части скрупулезного исполнения обрядов. У меня случилось второе. Я старался выполнить все правила, но делал это механически. Теперь понимаю, что это ничего не давало моей душе, что я должен был обращать внимание на гораздо более важные и… страшные вещи. А мне казалось, что если я буду бубнить что-то вместо того, чтобы молиться осмысленно, то это «бубнение» мне поможет. Но дело ведь не в том, чтобы отчитать положенное количество страниц, а в том, чтобы принять это душой. Я же взял на себя слишком большое правило, и ни к чему хорошему это не привело. Это были рассуждения подростка: либо ты выполняешь абсолютно все предписания, либо уходишь в абсолютнейший разгул. И тебя «несет» в обоих случаях, маятник такой получается… А середины нет. Только теперь, к тридцати годам, я начинаю понимать, в чем опасность такого «духовного маятника», когда тебя заносит в какую-то крайность. Сейчас я стараюсь ходить в храм каждое воскресенье, стараюсь участвовать в Таинствах Исповеди и Причастия, оставаясь, конечно, немощным человеком, который только пытается соответствовать некой норме, а на самом деле очень от нее далек.
Если я чувствую кризис, какое-то омертвение, то стараюсь остановиться, «отключить» источники суеты. В современном мире невероятное количество «шума», который отвлекает нас от самого главного, который забивает всё. Все эти фейсбуки, телевизор, проблемы какие-то, которые нужно решить «прямо здесь и сейчас»… Но на самом деле смысл вовсе не в том, чтобы решить какие-то проблемы. Ведь, как говорил протоиерей Александр Шмеман, «суть христианства <…> в том, что оно не разрешает проблемы, а снимает их, переводит человека в тот план, где их нет». Вот для этой внезапной благодати мы и живем.
Газета «Православная вера» № 10 (558)