Заметки не слишком умелой, но кое-чему уже научившейся
Прихожу я как-то в большой книжный магазин. На входе, как полагается, шкафчики с ключиками для пакетов и хозяйственных сумок. И специальный молодой человек к этим шкафчикам приставлен, чтоб никто с пакетом в книжные ряды не внедрился. Собственно, как приставлен — он на стуле сидит. Но бдит:
— Женщина! Женщина!! Сумку оставьте! Нельзя с такой сумкой!
«Женщина», годящаяся этому стражу книжных сокровищ в бабушки, испуганно оглядывается и покорно следует со своей кошелкой к шкафчику. У меня же возникает желание, даже, можно сказать, намерение: подойти к молодому человеку и объяснить ему, что обращения «женщина» и «мужчина» просто отвратительны в своей вульгарности; что в подобных случаях неплохо бы использовать слово «пожалуйста»; что со стула можно было бы и встать, чтобы, подойдя к немолодой покупательнице поближе, вежливо попросить ее оставить сумку в шкафчике… Однако я не подхожу и ничего такого мальчику не говорю. Почему? Потому что я не уверена в успехе. То есть не уверена, что этот юноша вообще меня поймет. Обращения «женщина» и «мужчина» давно уже стали в нашем городе обычными; считается, что без них нельзя обойтись, потому что у нас нет иной формы обращения к незнакомым людям (отдельная тема). Никаких неприличных или оскорбительных слов в адрес покупательницы молодой сотрудник не произнес. А что до вставания со стула — так у него начальство имеется, оно ему и скажет, когда вставать, а когда сидеть. Кто я такая, чтоб его учить? Чего я вообще к нему прицепилась?..
Культура, и культура поведения в частности,?— это то, что сначала бессознательно, а затем сознательно перенимается ребенком у родителей, воспитывается семьей, средой, избирается им самим, наконец, как линия жизни. Как быть, если этого не произошло? Нет в человеке культурных, этических понятий, этой, если угодно, поведенческой базы — и как с ним разговаривать, к чему взывать? Чего требовать? Разговор слепого с глухим, вот что получится. Нет, не стоит вмешиваться и пытаться воспитывать молодого охранника. Бесполезно это. Пойду книжки смотреть. Тем более, что и пострадавшая (с моей точки зрения) бабушка ничего особенного в поведении охранника, кажется, не видит и пострадавшей себя не считает.
Но какое оно неотступное, какое сильное — чувство вины. Почему мы с этой пожилой книголюбкой, со всеми, кто хотя бы краем уха слышал лениво-надменное «Женщина!..», так покорно принимаем, глотаем эту гадость? Где наше человеческое и гражданское достоинство? Почему мы расписываемся в бессилии? Можно ли привыкать к тому, к чему мы таким образом привыкаем?
Действительно, к «вежливому» (т.?е. не содержащему в себе прямых оскорблений и ненормативной лексики) хамству люди наши давно привыкли. Немолодые, но еще не совсем уж престарелые люди не видят ничего особенного в том, что молодые люди и подростки не уступают им места в общественном транспорте. Они не требуют, не просят, не взывают к сознательности — они просто едут, как приходится. И в эту ситуацию тоже не хочется вмешиваться, потому что не поймут молодые люди, да еще и нахамят в ответ — совсем уже не вежливо… А что ты можешь противопоставить крепкому, здоровому хамству, гнилой интеллигент?..
Но согласие с хамством немногим лучше самого хамства, это во-первых. А во-вторых, я вижу, как тяжело седой пассажирке стоять в толчее; как хватается она за поручень, как пытается пристроить тяжелую сумку. И какой одинокой, какой беззащитной и униженной чувствует она себя на самом деле (даже если сама этого по причине душевной усталости и многолетней привычки не осознает) среди удобно сидящих молодых людей с банками пива и планшетниками. Надо вмешаться. Весь вопрос в том, как.
— Молодой человек, у вас совесть есть?! Оторвите лицо от планшета, пожалуйста, а следом и противоположную часть тела от сиденья…
Нет, так не годится. Иначе нужно.
— Вы садитесь. Вот, молодой человек уступит, конечно же, вам место. Он просто вас не заметил. Большое спасибо, юноша.
Действительно ведь срабатывает! А почему? Во-первых, потому, что я предоставила обладателю планшетника не отрицательную, а положительную роль в мини-спектакле. Не унизила его, а, напротив, приподняла. И тем самым сняла агрессию — защищаться стало не от чего. А во-вторых, потому, что некое понятие об этичном, о мужском, в конце концов, поведении у многих из этих нынешних ребят на самом деле есть. Они просто ленятся вести себя иначе — тем более, что никто и ничто от них этого не требует. Я заметила это однажды, когда в полупустой автобус ворвалась шумная и смешанная студенческая компания. Ребята мигом уселись на свободные места, оставив девушек (естественно, менее проворных) стоять в проходе. Девушки — это не бабушки, конечно, и вообще, какое мне дело до отношений в их среде, но… в мои студенческие годы такое было невозможно, понимаете. И я не утерпела. И так мягко, с улыбкой сказала: «Ребятки, да вы же мужчины, что ж вы так? Такие красивые девушки с вами рядом, а вы…». И ребятки как один тут же поднялись, и девушки смогли сесть и принялись смущенно защищать своих однокашников: «Они вообще ничего у нас…».
Ругаться в подобных случаях не только бесполезно, но и вредно, точнее, душевредно — для нас самих. Будучи убеждены в собственной правоте, мы легко определяем собственный гнев как праведный; а на деле он если таковым и бывает, то гораздо реже, чем нам кажется. Разгневанных нас ослепляет гордость, чувство собственного морального превосходства над окружающими. И мы забываем об одном обстоятельстве, а именно о том, что Спаситель наш практически ни к чему людей не принуждал. Единственное «насильственное действие», о котором рассказывают евангелисты,?— изгнание торгующих из Храма. Но был ли другой способ защитить Дом Отца? Торгующие — они ведь и сегодня таковы же: добровольно, под воздействием одного только кроткого слова торговых площадей своих не сдадут. В остальном же Сын Божий предоставляет человеку свободу, оставляет выбор: жить по вере и совести или наоборот. Попробуем подражать Ему, насколько это возможно. Тогда нас поймут! И предлагаемое нами — именно предлагаемое, а не навязываемое! — примут. И мы не будем бояться остаться одинокими в своих «неадекватных претензиях» и «книжных понятиях».
Впрочем, мои успехи на этом поприще невелики. Что-то хорошее у меня получается далеко не всегда и не сразу. Хуже всего с ситуациями нестандартными. В маршрутку вошла женщина — судя по всему, психически больная, нелепо одетая, увешанная елочным «дождем», лицо раскрашено какой-то гуашью. Два пьяных парня принялись издеваться над нею и оскорблять ее. Салон молчал. Я попыталась выразить свой протест, но ничего, кроме хамства, в свой адрес не получила. Попыталась утешить несчастную, когда парни вышли. И всё… Не тот тон взяла, но поняла это поздно. Резче их быть попыталась, а куда мне!.. Но от чего агрессивный тон? От неуверенности в себе, от страха оказаться одинокой (салон-то молчал!), непонятой и униженной.
Значит, беспомощность моего протеста — от гордости? Да. И от маловерия. От недоосознания того факта, что Бог гораздо лучше нас видит зло и несправедливость, и что бороться с ними надо — именно ради Него. А когда мы делаем что-то ради Него, то Он с нами рядом и мы не одиноки, это во-первых, а во-вторых — гордость не мешает нам, не повергает нас в страх унижения.
Но здесь не только об удачах или неудачах собственных нужно, наверное, говорить. Здесь нужно говорить еще и о собственной вине. Да, о собственной вине в том, что делает другой человек и к чему ты вроде бы не имеешь отношения. Вина наша за все, что в мире творится, заключается в том, что хотя бы начаток любого из наблюдаемых нами зол в нас самих есть. Надо только его в себе поискать, когда наблюдаешь зло в очередной раз. Хотя бы для того, чтобы удивляться перестать.
Я училась в старших классах, когда мой собственный дед от болезни сосудов мозга лишился рассудка. Я помню, как меня занимали, развлекали его безумные речи и поступки: это было чем-то вроде занятного приключения для меня… Так что же я теперь удивляюсь этим парням в маршрутке, их реакции на больную женщину? И это только один из моих личных примеров. Так что не буду удивляться, возмущаться, кипятиться. Буду учиться потихоньку.