Сегодня мы предлагаем вниманию читателей небольшие художественные зарисовки Ольги Шебеко, домохозяйки из Кирова. Когда читаешь то, что она пишет, становится понятно, что она пишет словно письма старому другу — из глубины сердца.
Зачем ходить на исповедь?
Один знакомый спросил меня, как я могу ходить на исповедь и рассказывать совершенно постороннему человеку всю правду о своей жизни. Мне нужно было ответить быстро и понятно. Я говорила примерно так.
Мы живем, забывая себя. День прошел — и ладно, и хорошо. Что в нем было — где уж тут упомнить, а что было вчера, два дня назад, неделю — и подавно. Да и что нам в прошлых днях? Нам бы с сегодняшним разобраться да до завтрашнего дожить. Так и бежим без оглядки. Остановиться бы, отдышаться, но…
И никогда и никто по собственному желанию не вспомнит и не расскажет, что плохого он успел сделать за это время, которое пролетает так быстро. Тем более не расскажет об этом никому, и даже себе не сознается. Кто старое помянет — тому глаз вон.
Не развиваясь, мы деградируем. А как тут развиваться? Тут за жизнью бы успеть. А чтобы развиваться, надо знать, что нуждается в развитии. Неплохо бы и точку отсчета иметь, и цель перед собой видеть. Но в жизни не до точек и не до целей. Как говорится, не до жиру, быть бы живу. Живем, как получится, не замахиваясь на большее, не отдавая себе отчета и не оценивая себя и свою жизнь.
И только исповедь способна встряхнуть нас, заставить остановиться и подумать. Дело даже не в том, что исповедоваться необходимо с точки зрения церковной догматики. А в том, что больше нигде и никогда мы не сможем так ясно рассказать о всем самом плохом, неправильном, ненужном, что есть в нас — и получить прощение за это.
Представьте, что вы расскажете кому-нибудь о самом некрасивом своем поступке. В лучшем случае, этот человек пожмет плечами, в худшем — перестанет здороваться. Но чтобы сохранить себя, вспоминать о таких вещах и каяться в них необходимо. Иначе душа превратится в мусорное ведро. А это очень некрасиво, да еще и пахнет.
За этим я и хожу на исповедь: рассказать о себе все самое плохое Тому, Кто не осудит, а простит.
Мне кажется, мой знакомый понял, что я хотела ему сказать.
Жизнь без героя
Когда я была маленькая, мне хотелось, чтобы была война. Не потому, что я такая кровожадная, а потому, что тогда работала бы медсестрой и помогала людям.
Сейчас я понимаю, как наивно это звучит. Ну, какая медсестра, какие люди? Себя бы спасти да детей своих, и то ладно. Да и нет никакой войны, о чем это я? Живем тихо, мирно, спокойно, никого и спасать не надо.
Мы вообще странно устроены. Пока мы молоды и не связаны обязательствами, мы, пожалуй, и можем позволить себе подумать о других. Но чем мы старше и обремененнее, тем дальше к краю отодвигается наша хата. Нам уже нет никакого дела до других, пусть они там сами как-нибудь выкарабкиваются. Нам бы со своими проблемами разобраться. И вообще, если нас самих не касается, наше дело — сторона. Только что же мы начинаем делать удивленные жесты руками, когда в наших навалившихся бедах нам никто не хочет помочь?
Слишком большими скептиками, циниками и пессимистами мы стали, вот что я вам скажу. Мы знаем, что все напрасно, любое усилие бесполезно, только зря время и нервы потратятся. Любое движение, любая попытка сделать резкое целенаправленное движение вязнет в действительности, как в болоте. Реальность прогибается, но не поддается, и отстреливает в нас самих. Поэтому чем меньше колыханий, тем безопаснее. И безнадежнее.
Почему так произошло? Откуда эти апатия и бессилие? Причин слишком много, чтобы можно было назвать главные. Проще сказать: так сложилось, и исходить из этого как из заданного. Так в школьных задачках бывает: дано то-то и то-то. Что нужно сделать, чтобы получилось что-то другое?
Так что нужно сделать? Как изменить нас? Как заставить нас встряхнуться, очнуться от спячки безразличия? Кто сможет нас разбудить? Найдется ли в современности место подвигу и герою и кто сможет стать им?
Место вакантно.
Присутствие Бога
Я дышу. Делаю вдох. Потом выдох. Снова вдох. Выдох. Вдох. И снова, снова и бесконечное число раз.
Зачем я делаю это? Не знаю. Так надо, иначе я умру. Без этих равномерных движений человек существовать не может.
Я ем. Каждый день по несколько раз. И кормлю свою семью. Как же много они едят! Тяжело каждый день готовить что-то новенькое, да еще и на каждый вкус свое. Зачем все это? Зачем мы обречены постоянно что-то пережевывать, переваривать? Я не знаю. Но без еды мы тоже не живем.
Мы не можем жить без очень многих вещей. Без сна. Без одежды. Зачем мы устроены так? Гораздо проще было бы организовать свое бытие без этих мелочных, нудных забот. Жили бы — не тужили. А сколько времени бы свободного оказалось! Можно было бы что-нибудь хорошее, полезное совершить, чем опять садиться есть или ложиться спать.
Я много думала об этом, и мои размышления не были праздными. Потому что из таких мелочей и складывается вся наша жизнь, и очень страшно прожить всю ее в очереди за хлебом.
И я поняла, что это не просто так, это не случайно, а потрясающе мудро. Все эти мелочи нужны, чтобы не оторваться от земли, не забыть о себе и о других, одним словом, напомнить нам о том, что мы — люди. И ничто человеческое нам не чуждо.
А еще — чтобы мы могли восхититься гениальностью Того, Кто придумал все это. Впрочем, Он в этом восхищении не нуждается, оно нужно нам самим, как мерило и образец. И как напоминание о том, что Кто-то всегда думает и помнит о нас. И мы, отвечая на такие несуразные вопросы, думаем и вспоминаем о Нем.
Нищие
Окна моей квартиры выходят на церковь. Мы живем на пятом этаже, поэтому вид открывается такой, от которого дух захватывает. Перед окном, на тротуаре, растет береза, и сквозь нее просвечивают купола и колокольня. Летом из-за листьев церкви почти не видно. Но когда дует ветер, кажется, что ветки цепляются за кресты, и все здание клонится к земле. Но потом спокойствие восстанавливается, и белые стены на ярком солнце говорят о Боге больше, чем иные книги и проповеди. Иногда после дождя над куполами встает радуга — это солнышко тучкам улыбается, чтоб они больше не плакали (так я объясняю своей четырехлетней дочке). А зимой сквозь голые ветки сама церковь становится как будто прозрачной. Крыша и дворик покрываются снегом, и кажется, что тишину ничто не сможет нарушить. Но проезжает машина, и иллюзия разрушается. Когда мы покупали эту квартиру, продававшая ее интеллигентная женщина, попавшая в тяжелые жизненные обстоятельства, грустно шутила: «За один вид дополнительно деньги брать надо». Колокольный звон будит нас каждое утро, а в пять часов вечера я сверяю по нему часы.
У этой церкви есть свои нищие. Раньше я не знала об этом, но оказалось, что все храмы, соборы, церкви и церквушки в нашем городочке поделены нищими между собой. Около каждого «религиозного сооружения» (а какое еще слово подобрать, чтобы не повторяться?) собирается своя стайка просящих милостыню. В основном это мужчины средних лет среднего роста и обычно средней степени упитости. Они тихонько сидят на каменном основании забора по одному, по двое, по трое и молчат. Редко переговариваются. Смеются. Ругаются и даже дерутся — но это уж совсем редко. Потому что тогда их прогоняют. А ведь им нельзя уходить. Они пришли сюда за деньгами и должны во что бы то ни стало получить их.
Когда мимо идет человек — не важно кто, но все же стараются обращаться к более жалостливым на вид, чтобы зря силы не тратить,?— молчание (или разговор) прерывается и раздаются привычные, повисающие в воздухе фразы: «Бог в помощь», «Ангелахранителя в дорогу» или, если идет женщина с ребенком, то: «Мир вам и вашему ангелочку». Обычно люди не подают, проходят мимо, отвернув голову, опустив глаза. Иногда достают из кармана мелочь и как можно скорее, чуть брезгливо отделываются от нищих. Редко кто-нибудь (обычно ухоженного вида женщина) обстоятельно раскрывает сумочку, медленно достает из нее кошелек и вынимает все те же монетки (было бы из-за чего такую возню устраивать), редко — бумажные деньги.
Нищие шумно благодарят, вызывая чувство неловкости, ведь подаешь Христа ради, а не для этой благодарности. Случается, подают едой. Это делают обычно богомольные, искренние старушки. Тогда кажется, что, принимая эти пирожки и булочки, нищие сами оказывают им милость. И старушки тоже это чувствуют. Ненормально, конечно, но так.
Среди этих мужчин-нищих есть одна женщина. Долго мне было сложно догадаться, какого пола это существо. Ни по внешности, ни по речи, которую очень трудно понять, определить это было невозможно. Одежда тоже не могла помочь: безразмерные, бесформенные свитера, зимой ватник или пальто на два размера больше, чем нужно бы. Но однажды я услышала, как один из нищих, желая поддержать беседу, сказал ей буквально следующее: «Я, Тань, женщин уважаю». Тут все и стало ясно.
Обычно нищим запрещено заходить за ограду церкви, не говоря уж о том, чтобы в нее саму. Как-то раз наблюдала: ворота загородила легковушка, и ритуальный автобус не мог проехать к храму. Эта Таня побежала (поковыляла, как-то странно и нелепо двигая руками и ногами) навстречу старосте церкви, который как раз шел по двору. Он заругался на нее громко, страшно так. А она ничего, присела только немного и голову в плечи вжала. Потом вернулась к своим и держалась весь день как-то особенно важно (из окна было видно).
Этим, «своим», нищим я не подаю. И боюсь заходить в церковь, когда вижу их у ворот. Дикое чувство. Почему оно возникает — мне непонятно. Стыдно, что не даю денег? Или наоборот — презрение к бедности? Все не то. Боль за человечество, допустившее такое? Может быть.