У каждого из нас есть опыт встречи со смертью. Хотя бы крошечный опыт, когда эта смерть — чужая. Знакомые, дальние родственники, коллеги… Вот они проходят перед нами — только что потерявшие близких, как бы вырванные из обычной жизни, отмеченные печатью неземного страдания. Для нас, посторонних, эта встреча — экзамен на тактичность, на вменяемость, на человечность. И конечно, для христианина любая встреча со смертью — это проверка его веры.

Я слушала лекцию психолога, руководителя московского Центра кризисной психологии Михаила Игоревича Хасьминского о том, как правильно соболезновать и как — неправильно, мысленно оглядывала свою жизнь и понимала, что свои экзамены я провалила с треском.

…Первый класс. Еще не все желтые листья опали, мы еще пишем палочки в прописях, и получается у меня довольно плохо. У нашей одноклассницы, высокой девочки с длинными рыжеватыми волосами, умерла мама. Нам сказали об этом по секрету. Помню, мы сидели в школьной столовой и потихоньку наблюдали за ней. Она вела себя, как все, а мне хотелось подойти и спросить: каково это — потерять маму? Что ты сейчас чувствуешь? Такой яркий пример бесчувствия, проявившийся в детском возрасте. И хотя я не задала этот взрывоопасный вопрос, это ощущение — равнодушного любопытства — мне запомнилось на всю жизнь.

Но и будучи уже вполне совершеннолетней, я опять же всё делала неправильно — прямо по списку того, чего делать нельзя, который привел в своей лекции Михаил Игоревич. Были и соболезнования в форме смс-сообщений, и просто желание сделать вид, что ничего не случилось.

…А потом у меня умер папа. Ему не было семидесяти, он никогда ничем не болел, у него даже волосы почти не поседели. Казалось, что он просто не мог умереть, но он сгорел от болезни, которую врачи смогли диагностировать только при вскрытии,— сгорел за два месяца.

И я опять всё сделала неправильно. Не простилась с ним по-человечески, не была с ним в последние минуты его жизни. Вместо этого я в ночь, когда он умирал, ехала в поезде. Господи, куда я ехала, зачем?..

И вот тогда-то мне позвонила сестра и сообщила эту весть.

Первые полдня без папы я провела в Москве в полном одиночестве. И была этому даже рада. Мне не нужно было сдерживать себя: я могла плакать как хотела, некрасиво и неприлично. Запомнилось, как еще до этого одна девушка, которая ехала со мной в плацкартном вагоне, схватила меня за руку — не побоялась — и прошептала: «Соболезную…». Может быть, искушенный в психологии человек сказал бы, что она действовала неосторожно: слишком поспешно, с нарушением личных границ. Но я уверена: в отличие от меня, та девушка тогда всё сделала правильно.

Совершенно убитая и обессиленная, я вернулась в Саратов — и тут мое одиночество продолжилось. Видимо, мои близкие были слишком сильно потрясены этим горем, а может быть, они — как и я кого-то в свое время — опасались задеть меня неосторожным словом. Мне казалось, что все вокруг боятся ко мне подойти, заговорить со мной. Я чувствовала себя прокаженной, навсегда вычеркнутой из человеческого общества и… бесконечно виноватой. Мне хотелось подойти и сказать им: «Не бойтесь меня ранить, говорите, что хотите,— я буду рада любому слову участия. Мне так жаль, что мое горе отравляет вам жизнь!». Я чувствовала, что смысл слов не важен,— важно их наличие.

Когда папу опустили в землю, я была совсем одна. И была рада тому, что папа не видит, что со мной сейчас происходит. Думала о том, что теперь мне не нужно быть счастливой, что если со мной что-то случится, никто не расстроится. Я, конечно, жалела себя, думала больше о себе, а не о нем, и это тоже было неправильно...

А потом я приехала домой и легла на диван, отвернувшись к стене.

Но перед этим я открыла «Фейсбук» (вот ведь, нашла время!) и написала что-то вроде «Только что я похоронила папу». И тут же мне пришло сообщение от моего знакомого: «Я сейчас в самолете, лечу в Берлин. Напиши телефон, если есть — домашний. Часа через четыре позвоню».— «Ты что, из Германии будешь звонить? Это же дорого!» — написала я. — «Деньги тут вообще ни при чем. Созвонимся, а сейчас отключаюсь — стюардесса ругается».

Через четыре часа он мне позвонил, и мы долго говорили о чем-то совсем не важном — я не помню даже, о чем... Он всё сделал правильно. Я никогда этого не забуду...

А под моим постом в «Фейсбуке» оказалось около ста комментариев с выражением соболезнований. Да, теоретически это опять же неправильно — выражать сочувствие комментарием в социальной сети, но мне эти слова тогда помогли снова ощутить себя... нормальным человеком. Я бесконечно благодарна всем тем людям, среди которых были и мои близкие друзья, и просто знакомые, с которыми я пересекалась вне пространства Интернета от силы пару раз. И об этом я тоже никогда не забуду.

А потом позвонила троюродная сестра из Калининграда. И я поняла, что жизнь продолжается...

…Когда я несколько дней назад получила смс-сообщение о том, что у моей подруги умер близкий человек, я вместо того чтобы ответить на смс, набрала ее номер.

Научилась ли я сострадать ближнему?

Нет, не уверена. Соболезнование — это наука, которую надо постигать всю жизнь. И я думаю, что самое простое, что мы можем сделать,— это хотя бы не бояться быть рядом с человеком, который понес тяжелую утрату. Даже если есть риск, что наши слова его заденут. Даже если есть риск сделать что-то неправильно...

Материал подготовлен в рамках проекта «Не дать уйти без любви: уход близких из земной жизни как подготовка к встрече с Богом». При реализации проекта используются средства, выделенные в качестве гранта фондом поддержки гуманитарных и просветительских инициатив «Соработничество» на основании Международного открытого грантового конкурса «Православная инициатива».